Сериалы онлайн

я к вам не с пустыми руками Прошу прощения, если этой продой задену чьи-то сакральные устои

Спец. часть 31.

- Да ну, ерунда какая-то, - скептически рассматривала борозду в полу Лена, рассуждая в слух. – Ну фигня фигней, - она присела на корточки и провела пальцем вперед назад по металлической линии.

Ленка согласилась пойти с матерью и ее очередной знакомой в собор Сен-Сюльпис только для того, чтобы посмотреть на пресловутую, разрекламированную посредством романа Брауна и воспетую его почитателями, «Линию розы», о которой шла речь в «Коде Да Винчи». Что она ожидала здесь увидеть? Наверное, то, что и многие туристы. Толпами совершавшие паломничество в этот собор, дабы увидеть невразумительную. Глубиной всего в пару миллиметров медную борозду длинной от одной из стен к центру. Совсем не такая, какой представляется, читая строки всемирно известного бестселлера. А увидев ее, кто-то восхищенно охает, а кто-то, как Лена, разочарованно фыркает, но все непременно стараются запечатлеть это «чудо», виртуозно пропиаренное автором и обязательно стараются приобщиться к историческому артефакту, скручиваясь в изощренные гульки или просто растягивая свои тушки вдоль линии, как растущее дитя, которого заботливая мамочка измеряет у дверного косяка, чтобы по возвращению домой, помимо Эйфелевой башни и шедевров Лувра, похвастаться и вот этим новоиспеченным, негласным чудом света – «Линией розы» собора Сен-Сюльпис.

- Я то думала, а тут…
- Люди всегда ждут большего, о чем-то мечтая. Но по-настоящему демонстрируют свое разочарование не каждый, - мелодичный нежный женский, похожий на гладкий атлас, согретый неутомимыми телами страстных любовников, голос с пикантным, будоражащим воображение французским акцентом на удивительно грамотном русском доносился откуда-то сверху, звуча россыпью колокольного звона над головой Кулеминой. – Не верь этим…., как вы говорите? … модным писакам. – и девушка тихо рассмеялась.
Лена обернулась на этот голос и тут же ощутила, как тонкий, благородный, безумно вкусный аромат свежей смородины мощным потоком ударил в нос. Лена жадно втянула воздух, улавливая запах незнакомки, расщепляя его на миллион мелких частиц, знакомилась с ней. Ленка давно поняла, что Париж стоит познавать не только глазами, но и, прислушиваясь к своему обонянию, которое ведет за собой тело. И она наслаждалась, чувствуя, как лопаются на языке красные упругие ягодки смородины, угощая своей сочной кислинкой жаркого лета, оставляли после себя необычное, абсолютно не сочетаемое, будто лакомишься приправленным жгучей специей рахат-лукумом, послевкусье дорого табака. От сильного потока незнакомого и такого обворожительного дурмана голова закружилась и Ленка пошатнулась, едва смогла устоять на ногах, чуть не рассевшись, как падишах в позе лотоса.
- Оу, тебе плохо? – обеспокоено поинтересовалась незнакомка и подала Лене руку.
Щекочущий слух прононс мадмуазель в добавок к сногсшибательному запаху окончательно сбивал с толку.
- Нормально, - ответила Кулемина и, приняв помощь незнакомки, поднялась с колен.

Хрупкая, миниатюрная, с четкими точеными чертами лица и изумительно яркими, как блеск чистейших изумрудов, глазами. Она смотрела, улыбаясь, с интересом изучая Кулемину. От столь откровенного взгляда по спине пробежал холодок. Мало того, что эта не весть откуда появившаяся, словно материализовавшаяся из церковной пыли чужих грехов, искусительница с точенной фигурой. Облаченная в узкие обтягивающие брюки и темно-синюю водолазку, подчеркивающую соблазнительно-аккуратную грудь, откровенно искушая благородным венком аромата из табачных листьев и алых ягод смородины, она еще и провоцировала, кидая многозначительные, пронизывающие неизведанным пороком взгляды. Словно копьем протыкала Ленкино тело.
- Ева, - представилась девушка и еще крепче сжала в своей маленькой ладони Ленкину руку.
- Та, что Адам соблазнила, - непроизвольно вырвалось у Кулеминой. Но тут же спохватившись и поняв, что ляпнула, отвела глаза, искоса наблюдая за реакцией новой знакомой. И расценив ее улыбку, как «она ничего не поняла», добавила. – Очень приятно, я Лена.
На все Ленины реплики девушка лишь продолжала отвечать понимающей улыбкой.
- Пойдем, – наконец прервала безмолвный поток ненужных оправданий Ева, - или ты так и будешь балансировать у розы? – засмеявшись, спросила она.
- Куда? – удивленно спросила Лена, но все же последовала за новой знакомой.
- За пределы собора не выйдем. – небрежно кинула через плечо очаровательная искусительница.
Такая загадочная, непредсказуемая и от того еще более привлекательная Ева каждым новым шагом, жестом, словом, очаровывала, интриговала, окутывая сетями, словно вплетая в волосы ленту. Она как дикая ягодка смородины, так и манила попробовать ее,
положить на язык и лопнуть, чувствуя как растекается по нёбу огненный фьюжн сладко-кислого порока. Кито говорит, что Ева непременно должна искушать яблоком? Чушь! У истинной ведьмы целый сад плодов и ключик к любой из пошатнувшейся душ. Она удивляла и завораживала, заставляя Ленкино сердце заходиться от непонятного, необъяснимого восторга, держа все тело в диком напряжении, словно то находилось в узкой клетки из колючей проволоки, и даже самый осторожный вздох мог остаться глубокой ссадиной на молочной коже. Ленка приходила в восторг от ласкового и уверено-своенравного урчания Евы. Домашняя кошечка, ласковая, но не подвластная, сладко мурчала, перекатывая игривую французскую «р» на языке, свободно изъяснялась по-русски. Создавалось ощущение, что она играет, специально издеваясь над Леной, словами и фразами, говорил, будто жонглер, кидающий острые пылающие кинжалы в своем опасном номере. Периодически бросала на Ленку томные взгляды, не давая Кулеминой расслабиться. И взгляд ее был сродни тому, как кошка держит своими мягкими лапками ласкающую руку хозяйки, хитро прищурившись, выпускает коготки, в любой момент готовая впиться и расцарапать.
Кто она? Откуда? Почему так хорошо знает русский? Гипнотический, мистически загадочный взгляд, словно лассо, набрасывал свои невидимые петли на Ленкину шею. Этот взгляд, манера говорить, подавать себя Кулеминое если не была знакома, то определенно что-то напоминала. И она, ведомая своей колдуньей, развратным ангелом Евой, молча шла, не задавая лишних вопросов, поддавшись искушению.
-Месса начинается, - констатировала Ева и, пропустив Ленку вперед, заняли два крайних места рядом с исповедальней.
Готические своды собора, молчаливый орган и голос священника пробирался через спутавшийся ком шорохов и голосов разношерстной публики. Было в этом всем что-то новое, потустороннее. Лена с жадностью, как голодный бродяга впитывала все, что ей удавалось заметить, услышать, уловить, наполняя свою копилку, как растрескавшаяся засухой земля брошенные скудные капли накрапывающего дождя. И сердце забилось чаще, и мерцающий ритм его по всему телу, и ком возбуждения, концентрируясь в животе, щекочущим теплом растекался внутри. Карты розданы и назад дороги нет.
Ленка сидела, стараясь не дышать, напрочь позабыв о тех, с кем пришла. Скучное, обыденное действо в мгновение ока превращалось в страстный, непредсказуемый шабаш. Лена просто позволила себе, своему разуму и телу таить, раствориться в том магнитном поле, который излучала Ева, утонуть в священном обряде, на которой волею судьбы попала и, не ведая того, согрешить…
Холодный запах каменных стен, душное дыхание людей, приторный, удушающий ладан и пьянящий, избавляющий от ненужных рамок приличия запах искусительницы тонкой нитью уводил Ленку в другой мир, мир сладкого, как россыпь леденцов, порока и греха. У них своя месса!

- А ты часто ходишь в церковь? – неожиданно, удившись прорезавшемуся голосу, задала вопрос Кулемина.
- Иногда. Поход сюда что-то вроде утренней пробежки, - ответила Ева, стараясь говорить как можно тише и от этого ее голос становился еще более сексуальным. – Спорт – скучно и совсем бесполезно, а так…
- А что полезно по-твоему? – с интересом продолжала свой допрос, уже не стесняясь, раздевала свою визави взглядом.
- Сигареты и секс, - и девушка усмехнулась.
- А это, - Ленка обвела в воздухе пальцем, - развлечение?
- Qui, - кивнула, - это забавно. К тому же во всех храмах и соборах больше сексуально привлекательных мест и вещей, чем где бы то ни было. Люди глупы и наивны. Думают, что приходя молиться, исповедаться, а на самом деле их слова – стоны, предвещающие оргазм. – и Ева улыбнулась, хитро подмигнув. – Вон, посмотри, - мотнула головой в сторону, отвечая на изумленный Ленкин взгляд. – исповедальня может принести больше наслаждения телу, чем душе, - говорила, совсем близко, ласкала своим дыханием, оставляя на коже Лены дорожку пепла.
Мрачный собор, его готические своды стали сжиматься над головой. Словно тяжелое каменное покрывало накрывали возбужденное сознание Лены. Душа металась в теле, как дикий зверь в клетке, нанося болезненные раны. Маленький праведник орал во все горло, вызвал к разуму. Но этот невнятный жалобный писк был ничто по сравнению со сладкими басистыми речами похотливого желания. Тело сводило. Тысяча острых лезвий медленно впивались в тело, словно в мягкое податливое масло, окончательно пленив остатки здравого смысла. Казалось, сердце, разлетевшись на мелкие осколки бьется в каждой кровоточащей ране, а кровь, растекалась по коже, пропитывая все вокруг ароматом молодого вина, истинным запахом возбужденной женщины.
Ленка все больше и больше растворялась в своей искусительнице. Таяла, как парафин, растекаясь каплями по свече и желания сталактитами застывали в душе. Слушала, как эта ведьмочка, наплевав на давно существующие каноны и кару, на ухо непонятные, но чертовски приятные слова и наслаждалась своим грехопадением, потягивая, как экзотический коктейль через трубочку, едва уловимый ненавязчивый аромат новой знакомой, погружалась в обволакивающее облако густого, похожего на дым фруктового кальяна, ее духов.
- Оу, тихо, - видя Ленкино перевозбуждение, постаралась успокоить ее Ева. – Спокойно, все хорошо, - погладила по руке, остужая пыл, сбрасывая обороты, но не выпускала из этого состояния брызгающего искрами возбуждения.
Лена не помнила себя, не осознавала что делает. Вернее сказать, на что может сделать, на что способно налитое сейчас свинцом ее тело. Ощущала себя неповоротливой статуей, закована душа в каменном теле. Пылала изнутри, выжигая себя, а нестерпимое желание, как зажатый в тиски ручеек, искало выход наружу. Лена попыталась повернуть голову и взглянуть на свою спутницу. Но все, что смогла разглядеть только хитрую, безумно обворожительную улыбку. Остальное было как в тумане. Размытое пятно – золотое свечение. И в этом ракурсе Ева представала падшим ангелом, вальяжно парившим на облаках, эдакой феей в развевающейся по ветру тунике, благоухающей цветами. И лепестки этих заморских цветов продолжали нашептывать на ухо заклинание, будто протягивая Лене вкусное большое красное яблоко, аппетитно поблескивающие в тусклом мерцание тысячи соборных свечей глянцевым бочком.
В тот момент, когда алые, будто вымазанные кровью губы Евы коснулись Ленкиной щеки, слизав скатившуюся с виска каплю пота, Кулемина сделала свою выбор, впиваясь зубами в сладкую мякоть запретного плода, чувствуя, как течет по губам и подбородку липкий сок и ее накрывает первая волна наслаждения.
- Salut! (Привет), - сквозь пелену забвения, через туман шорохов и молитвенных песнопений, словно пробирающийся сквозь густые тучи луч, доноситься такой знакомый и обожаемый голос. Тело безошибочно откликается на приветствие, заставляя «сердце» биться где-то между ног, и каждой пульсацией откликаться на бархат звука. – Comment est-elle? (Как она?) – после звуков шуршания и более чем откровенного для простого приветствия поцелуя, спрашивает голос.
- Bien (Хорошо), - усмехается, ловко перейдя на родной для инквизиции соблазна французский, отвечает Ева. – Je suis prête à la confession (Готова к исповеди).
- Merci (спасибо) – благодарность бесследным оттиском губ остается на Евиной щеке.
- Abientot (всего хорошего), mes chers (мои дорогие) – Ева лукаво подмигивает и все тем же неимоверно сексуальным. Томным голосом шепчет – Ne mène pas à la fin, elle ne sais pas toutes les règles. Elle peux ne supporter pas. (Не доводи до конца, она не знает всех правил. Может не выдержать).
Ева встала и, задев по плечу Ленку, и по щеке мужчину рукой, как бы невзначай погладив на прощание, ушла, махнув обоим шлейфом безумного аромата дикой смородины в табаке.

Тот же собор, тот же антураж, но неожиданная смена лиц и непроходящие состояние наркотического дурмана. Шаг за шагом они оба пробираются сквозь заблудших праведников и грешников, туристов и простых зевак, следуя по своей путеводной линии «розы». Шаг. Другой и вот уже оба заперты в узкой коробке из тяжелого дерева исповедальни. Плотная ткань оградила ото всех. Две фигуры на шахматном поле, готов перевоплотиться в покерный стол, чье сукно насквозь пропиталось азартом и сладкой горечью. Тяжелый запах старой древесины, густой церковной пыли людских проблем сжимал в своих объятиях возбужденное тело одной и расслабленное другого. Исповедальня – копилка для коллекции грехов.
- Смотрю, у Евы еще как получилось завести тебя, - наглая довольная ухмылка. Слова, словно охлаждающая пыл пощечина на то, с какой жадностью Ленка втянула носом запах мужчины, когда случайно пошатнувшись, уткнулась в его грудь. – Еще то Адамово проклятье, а не Ева – и он совсем тихо рассмеялся.
- Так это ты? Ты все подстроил? – игривый гнев. – Решил окончательно меня развратить, да?
Трясущимися ручонками потянулась к желанному десерту. В узкой, душной исповедальни Лена ходила по краю пропасти, балансировала награни, собираясь силами, чтобы пройти свое крещение сжигающим ритуальным огнем страсти. Спертый воздух вперемешку с адской смеси ладана и запаха его тела, как ветер, дующий в спину, подталкивал к краю. В этой маленькой коморке Ленка превратилась в Лолиту в короткой юбченке и забавных гольфах с кружевной резинкой. Дерзко облизывала розовыми губами липкий, сладкий леденец, соблазняя взрослого дядю. Ей было совершенно плевать на существующие рамки и ограничения. Хотела и все!. Лопаясь от нестерпимого желания, будто приторно-сахарные пузыри жвачки, была готова продать душу дьяволу, лишь бы чувствовать запах мужчины, ощущать, едва касаясь пальцами. Таять, получая ни с чем не сравнимое удовольствие от этой опасной игры…
- Так просто не отделаешься. – голос срывался, вторя дрожащим рукам.
Лена не пытается сдерживать себя. Нетерпеливо, жадно целует шею, грудь, то и дело норовя юркнуть носом распахнутый ворот рубашки. Шаловливые пальчики, как стайка дворовых хулиганов. Атакуют ремень мужских брюк. И каждый раз он пресекает ее попытки, отбрасывая руки от пряжки. Сводящий с ума жар его дыхание, губ, он обводит по горловине Ленкину футболку, дразня, периодически, как бы невзначай, облизывая свои губы, касается языком ее тела. И Лена вздрагивает от ударов тока…
Дурдом, в котором хочется находится, монастырь, и непременно жаждешь стать послушником в нем, электрический стул, на который добровольно усаживаешься. Разгильдяйство, доставляющее удовольствие. И нет никого кроме себя и собственных желаний.
Лена с завидным упрямством борется за свой приз, карабкаясь на гору блаженства. Кубарем скатывается вниз и, поднимаясь, вновь лезет. Неравная борьба, где один заведомо сильнее другого, игра в пажа и короля.

Маленькая коморка, шорох нетерпеливый шорох тел – часовня разврата среди слепого мира лживой набожности.

- Bonjour, mon enfant (Здравствуй, дитя мое.)
Нежданный голос священнослужителя утихомирил на какое-то время хулиганов.
- Bonjour, Saint-Père (Здравствуйте, святой отец) – вежливо, но с долей иронии поприветствовал священника мужчина.
Тонкая перегородка, тусклый свет, проникающий из вне через плотную штору, и деревянная решетка-окошко, не позволяющая различить лиц. Полное ощущение безнаказанности и вседозволенности сильнее разжигает азарт. Адреналин с бешеной скоростью, словно вспыхнувшее пламя от брошенной горящей спички в лужу бензина, бежит по венам. И две пары горящих глаз.
- Je t'écoute, mon fils (Я слушаю тебя, сын мой).- сам того не ведая, бедный священник стал подкидывать дрова в эту топку разврата.
- Saint-Père, dites-moi, est-ce que c'est le péché si je cède à une personne? Elle me séduit si instamment. (Святой отец, скажите, это грех, если я поддамся одной особе? Она так настойчиво меня соблазняет.) – бросок, удар и череда дразнящих поцелуев, совершенно невесомых, но таких ярких и слышных. – bénissez-nous (Благословите нас), - и дьявольский смех заглушается страстным, ненасытным поцелуем, перемешанным со стонами женщины.

Мощным потоком, сквозь толпу туристов и кричащие молитвы во спасение, густым едким дымом ладана и невинных леденцов, по готическим фрескам и резным узорам возноситься страсть любовников, растворяясь под сводами Сен-Сюльписа, оседает невидимой пылью на многочисленных прихожанах.

«Вернется со своей зеленкой или чем там еще, задам ей на орехи за ее орехи!».
От мыслей, крутящихся каруселью в голове блаженная улыбка растекалась по довольной Степновской морде, как тягучие липкое варенье по столу вытекало из опрокинутой банки. В доме Кулеминых он всегда чувствовал себя легко и уютно, будто всю жизнь здесь прожил и они и есть его самая настоящая семья. В душе прочно поселилось ощущение чего-то своего, родного. А раз так, то и вести себя можно раскрепощено, не обращая внимание на всякие там правила. Вот он и вел. Вернее лежал, разложив свои бренные телеса на Ленкином диване в ожидании полагающейся ему мед.помощи.

Скрипнула ручка, дверь отворилась и до уха лежащего Степнова донеся ехидно- удивленный присвист:
- Ой, Екарный бабай! – и еще разок смачно присвистнул.
Степнов тут же напрягся, спинным мозгом ощущая, как сканируют его два хитрющих шкодливых глаза. От этого взора становилось не по себе, странное ощущение, аж забурлило в кишках и похолодели пальцы. Неловкость и накативший на бравого физрука ужас сковывал спортивные мышцы, желудок и кишки, будто мокрое белье, выкручивали, от чего оба распелись, глухим урчанием выдавая заунывные куплеты. Виктор посильнее напрягся, изо всех сил стараясь не выпустить залповый припев, на который был способен его зад. От прилагаемых усилий ягодицы затвердели, округлились, как эластичный холст растягивая синтетическую ткань трусов, словно это рекламный плакат на билборде. Картинка на изделии текстильной промышленности развернулась, давая вошедшему возможность себя рассмотреть.
- Мои батоны… - прочитал вслух надпись на трусах. - …они же булки, - на распев добавил и снова присвистнул, теперь уже в такт популярной некогда песенки Миши Гребенщикова.
- Семенов, блин, я же сказала… - влетела в комнату взволнованная Ленка и тут же застыла, - сама принесу конспект по… - растерянно добавила.
Взгляд ее нервно прыгал с лежащего, всеми силами пытающегося вдавить в диван свое тело Степнова и так спрятать неприглядный вид со спущенными до колен трениками и шуточных секси-боксерах с надписью и картинкой в виде пылающих хлебобулочных изделий на обстреливающего эти самые батоны взглядом одноклассника. Сострадание к своего любимому, дорогому мужчине противным молоточком тюкало по вискам. И прекрасно зная словесные возможности Семенова. Расслабляться и терять бдительность было никак нельзя. А она уже промахнулась, не предотвратив его приход в комнату. И сейчас Ленка с ужасом ждала, что отмочит Миша, готовясь дать ему отпор. Смотрела на съежившегося Степнова, у которого песенка Мишенного тезки о булках и батонах звучала в мозгу похоронным маршем, а надпись с собственных трусов виделась некрологом на школьном стенде. Перед глазами у физрука пролетали красочные картинки собственных поминок и заупокойные тосты в фирменном исполнении ученика 11 «Б». И одна надежда на Ленку.
- Семенов, вот, бери тетрадь и иди. – лучшая защита это нападение, решила Ленка, и оттолкнув парня, быстро прошла к своему письменному столу, взяла тетрадь и вернулась обратно к однокласснику. – Все иди, - попыталась вытолкнуть его из комнаты, но не вышло.
- Кулемина, а ты че, решила лабораторку по анатомии на живых провести? – не сдавался Миша. – Или увлеклась домоводством? На кружок записалась? – хитро поиграл бровями.
- Чего? – не поняла шутки Лена.
- Ну вон, в пекари заделалась, - он мотнул в головой, указывая на Степновские труселя. – Но учти, Кулемина, мучные изделии - смерть женской фигуре. Хотя, - он сделал театральную паузу, - смотря каким способом употреблять, - и подмигнул.
- Да пошел ты, - отмахнулась Ленка и улыбнулась, прекрасно понимая, на что намекал Семенов. – У Виктора Михалыча производственная травма, между прочим. А ты ржешь, придурок – зря она, конечно, сказала о травме, тем более о производственной. Но ловить вылетевшие слова было уже поздно.
- Что? Ушиб булок? Ой, то есть батонов – всплеснул руками и сложил их на груди, округляя свои хитрые глазки. - Ай-яй-яй, Виктор Михалыч, ну что же вы так? Надо же беречь свои пышечки.
Ленка закусывала губы, стараясь не заржать в голос. Надо, надо защитить своего мужчину, отбить нападки Семенова, но как назло ее распирало от смеха. Даже яркое представление несчастных затравленных глаз не могли разбудить в ней защитницу слабых и униженных. Так сложно лишить себя удовольствия понаблюдать, как словесные дротики Семенова раз за разом метко попадают в уязвленное самолюбие Степнова. Эти трусы-мишень физрука стали сюрпризом не только для Миши Семенова. Но и для самой Лены Кулеминой.
- А чем травмировались, Виктор Михалыч? – очень серьезно спросил Миша.
- Орехами, - вдруг, так и не повернувшись ко всем, подал голос Степнов.
- Какой арахис, попа с орешек (с), - речитативом пропел Миша все ту же знакомую песню. Облизнулся и добавил – Все так серьезно и без насмешек…
- Семенов! – взревел Виктор и подскочил со своей лежанки. – Заткнись! Видишь, до чего девушку довел!
Лена сидела на корточках, опираясь на стену, закрывала лицо руками и тихи-тихо похрюкивала. Не в силах прервать эту комедию, осталась зрителем, ожидавшим антракта, чтобы самой перевести дух.
- Ого! – вскликнул Семенов, когда взгляд его, пролетев по торсу учителя, остановился ниже пояса. – Виктор Михалыч, это происки вражеских орехов? – указывая пальцем в причинное место Степнова, на котором, подобно мишени, красовались разнокалиберные круги с нумерацией. – Ни фига себе, как орехом то выходное отверстие разорвало-то! Ой, - выражение лица парня сменялось неимоверно быстро, сильнее нагнетая обстановку в ожидании озвучивания колких высказываний. – Я понял. Это так опара поднимается. Дрожжи бурлят и встают. А на задни…. То есть сзади конечный продукт пекарни. Да? – и он выразительно посмотрел на Ленку. Та сквозь щелку меж Мальцев одним глазом следила за баталией. – Горячие, мммм, ядреные батоны!

Сложно защищаться, когда находишь в неравных условиях. Вот и Степнов в своих трусах, не прикрытых доспехами- трениками, не мог дать достойный отпор. Острый, плюющий колкими высказываниями язык Миши Семенова, его ученика, бил в самое сердце, в кружок с номером десять, будто секирой отрубал достоинства, а вместе с ним и остатки самолюбия. И все, на что сейчас физрук был способен – выставить блок, прикрыв фиговым листом из собственных рук мужское сокровище и быстро усесться обратно на диван.
- Семенов, - прорычал Виктор, начиная закивать.
Ленка знала этот рык, понимала, что еще одно слово и, собрав все силы в кулак, Степнов влепит своему обидчику промеж глаз. Присев, Виктор концентрировался, энергия через жизненно важный орган наполняла душу уверенностью, да так что скулы от злости стали подергиваться. Степнов все больше становился похож на чайник, у которого от рвущегося наружу пара громко стучит металлическая крышка. Еще чуть-чуть и под раздачу попадут все: и Семенов, и Ленка. А Кулемина ответит за все в двойном размере.

- Так молодежь, что тут у вас? – на пороге комнаты как нельзя вовремя появился Петр Никанорович с пузырьком, спичкой и маленьким сгустком ваты в руке. – Здравствуйте, молодой человек! – обратился Ленкин дед к Мише.
- Здрасти.
- Ну-с, раненый, как самочувствие? – как ни в чем не бывало поинтересовался Кулемин старший у своего соавтора. И протиснувшись между молодыми людьми, направился к Степнову. – Сейчас будем делать йодовую сеточку.
- Дед, ты мой спаситель, - тихо, чтоб никто не услышал, шепнула Ленка. – Все, пошли Семенов, - схватила за руку одноклассника, - мы тут уже лишние, - потащила за собой.
- М-да, вижу, что этот батон без нас маслом намажут. – Не упустил возможность на последок подколоть физрука Семенов. – Твои батоны, они же булки…ёу! – затянул песенку.
- Какой нахал, - влепила подзатыльник Семенову Ленка и тот вылетел в коридор, - губу раскатал… - засмеялась, затянув свою женскую партию той же песни.

Когда ребята окончательно покинули комнату и за ними закрылась дверь, Петр Никанорович, закручивая на спички своими пальцами ватку по-стариковски, добродушно-заботливым взглядом глянул на Виктора:
- Больной, чего мнетесь? Ложись, лечить тебя буду, на ноги поднимем тебя, - Степнов с такой жалостью в глазах смотрел на своего «доктора», продолжая чего-то опасаться. – Ну-ну, чего ты? Ручонки-то свои как сиротливо сложил, - покачал головой старик, - Не бойся, больно не будет, обещаю.
И Степнов повиновался. Лег на живот, снова красуясь своими трусами, объектом семеновских насмешек.
- Ох! – Кулемин даже очки нацепил на нос, чтобы в деталях рассмотреть картину с надписью. – Занятно, - задумчиво произнес Ленкин дед. – Где ж такое делают, а Вить?
- Не знаю, прокряхтел Степнов, а внутри все съежилось в ожидание очередной порции колкостей. – Мне друг подарил.
- Я в нынешней моде мало что понимаю, но они мне определенно нравятся, - подбодрил своего молодого друга Никанорыч. – Жаль мне не по возрасту такое, а то бы я ух как щеголял в таком.
- А я вам дам поносить, по-родственному, - подмигнул словам Кулемина Виктор, окончательно разомлев под ватной кистью, рисующей уже на голом теле таблицу для крестиков-ноликов.
- Дед, стаскивай с него, пока не сопротивляется, - ухмыльнулась вернувшаяся в комнату Ленка, и иди примерь. Данилыч тебе обзавидуеться. А я пока сама Виктору Михалычу чудные квадратики помалюю. – склонившись над саамы ухом, последнее сказала она.
- Ну держи, Ленок – деде передал внучки йодовую «кисть». - А мне и правда пора к Данилычу, жаждался он меня. Пока молодежь!

Новости мировой политики и культуры обсуждались за рюмкой чая с Данилычем, старательно Семеновым зубрилась биология из взятого у Лены Кулеминой из параллельного конспекта, трусы с батонами неприглядно висели на торшере, пока пекарь и его подмастерье осваивали новый рецепт!

- Ты наша спасительница, произнес мужчина, расплываясь в довольной улыбке, наблюдая за тем, как грациозно виляет бедрами женщина.

Прохладный весенний бриз с Атлантики нагло врывался в помещение, небрежно, с хулиганским задором колыхал легкий, похожую на фату, тюль и едва подергивал тяжелые, маститые, подобно мудрому дворянину, портьеры. Этот ветер. Проделав не малый путь от океана, разбавлял тугой, тяжелый, запыленный проблемами и жизнью воздух Парижа, вдувая новую ноту свежести. И город задышал иначе. Задышал полной грудью весь, кроме одной единственной комнаты…

Раскаленный, плавящийся воздух комнаты обволакивал своим теплым невесомым объятием, как легкой махровой простыней разгоряченные полуденной жарой нагое тело. Полы, устланные Алжирскими коврами, низкие диванчики и обилие расшитых подушек, светильники-факелы – все напоминало шатер. И казалось, что посреди этого «шатра» ярким пламенем горел костер, потрескивая и разнося пьянящий «дымок» шотландского скотча хорошей выдержки. Это был шабаш, праздник для очень узкого круга, где не место случайным и не всякий старый знакомый вхож. Плотный, отдающий особым шиком воздух, сотканный из алкоголя и секса, словно жгут из тончайших золотых нитей на красивой женской шее, сплетал гостей с хозяйкой, освобождая тела и души от каких-либо запретов, принимал их в свою негу.
-И соблазнительница, к тому же, - добавил мужчина, с наслаждением потягивая свой виски из массивного пузатого бокала.
- Я же Ева, - кокетливо ответила женщина, бросив на него пронзительный взгляд.
Ее кошачье урчание, пикантно-игривый акцент в сочетании с аристократически бледным, едва прикрытым ажурным ретро бельем в тусклом свете, игре теней и полутонов придавали своей обладательнице особую мистическую сексуальную привлекательность. Ева ловко играла с людьми, кто бы это ни был – мужчина, женщина…Ее тело, взгляд, манера говорить виртуозно подбирала партитуру к каждому человеческому инструменту, пробуждая самые откровенные желания. Она с удовольствием позволяла к себе прикасаться, подобно роялю, ожидавшему когда мягкие подушечки пальцев пианиста коснуться клавиш, чтобы накаляясь до предела, подпитываясь энергией своей новой жертвы, издавать чарующую мелодию ведьменской страсти. И выжав из своего партнера все до последней капли, великодушно позволяла искупаться в восхищенных овациях искрящихся глаз, чтобы, подарив ему эти минуты счастья, выкинуть, пустившись на поиски новой жертвы.
Она без сомнения любила людей, любила всех и каждого. Но так же быстро они наскучивали ей. Переняв от нее первый, поверхностные знания, влюбившись в ее взгляд и в нее саму, они быстро наскучивали. Общение, слепое поклонение и даже секс нагоняли тоску и Ева без сожаления избавлялась от таких вот воздыхателей. А утром, нанеся на свежее чистое тело капельку любимых духов, затянувшись сигаретой, выпить придающий тонус крепкий черный кофе, снова отправиться на охоту за новой жертвой, которую неминуемо постигнет та же участь, что и всех остальных.

Утром на мессе Ева, спасибо старым знакомым из далекой, такой загадочной и от того более привлекательной России, немного развеялась, натаскивая и обучая юную особу искусству разврата. Женщина знала, что ее новый рекрут юна и находиться в полном неведенье и от того смотреть, как она впитывает, как губка, брошенная в пиалу с водой, все, что с ней творят было еще интереснее. Но для Евы это было всего на всего приятное времяпрепровождение. Что-то вроде стакана воды для кофемана, которым он сбивает вкус одного сорта, прежде чем попробовать другой. И она точно знала, что чуть позже за этот ничем не обременяющий урок возьмет со своих заказчиков с полна. Знала и ждала своего часа. Внутри словно мелкие пузырьки на серно-коричневой глади горького напитка щекотали, предвещая взрыв. Оргазм, который растечется как светлая пена кофейного напитка по джезве, по телу и тут же застынет, оставив приятные воспоминания.
- Как там ваше юное создание после утреней молитвы? – поинтересовалась Ева.
Женщина наклонилась, поставив на столик поднос с красовавшимся на нем бутылками кубинского рома, початой виски и бокалом красного Мерло для себя. Она, взяв дымящуюся сигарету в изящном длинном мундштуке, ловко запрыгнула на мягкий диванчик, Удобно устроилась, откинувшись на сидящего рядом мужчину и положила его руку себе на плечо, переплетая его пальцы с лямкой ажурной бельевой маячки. Словно заплетая стебельки цветов в венок, вытянула худые, кажущие длинными ноги во всю длину дивана и затянулась. В мистически тусклом свете старинных бра, создававших особую атмосферу уединения, заставляющими чувствовать себя избранными, светлая тонкая кожа Евы напоминала благородный итальянский мрамор. Тоненькие сосудики и венки, будто подсвеченные изнутри проступая через тончайшую нежно белую кожу, рисовали хрупкий, меняющийся под действием света и тени узор, будто невидимый художник рисует акварелью. Тонкие черты лица, безумно сексуальный, томный взгляд сквозь густой туман табачной завесы, аристократически пальчики, крепко держат мундштук – эта женщина была воплощением той самой ведьмой, о которой писали трактаты инквизиторы в средневековье.
Раз за разом делая затяжку, Ева выпускала плотный пряный дым, словно матовой вуалью прикрывая хитрый с легкой стервозностью взгляд, с интересом рассматривала другого мужчину, сидевшего на противоположной софе и подобно старику Хемингуэю, смакующего свою толстую кубинскую сигару.
- Наше создание набралось впечатлений и сейчас отдыхает, - вальяжно, в полтона ответил мужчина, с особым наслаждением выпуская табачный дым.
С тем же наслаждением, с каким он смаковал плотно скрученные табачные листы, взглядом дегустировал женщину. Именно дегустировал, а не пожирал. Пожирают что-то простое, всем доступное, запихивая образ целиком, не рассматривая его, а как первый попавшийся под руку бутерброд проглатывают на бегу. Он же с особым удовольствием пробовал свою старую знакомую, наслаждаясь каждой крошкой любимого деликатеса, открывая для себя новый вкус. Ее тело миллиметр за миллиметром от пальцев на ногах, агрессивно-кровавый цвет лака ее педикюра, изящные стопы, полупрозрачная кожа украшенная кокетливой черной подвязкой – все шаг за шагом тонуло во взгляде истинного ценителя, как настоящий горький шоколад, таяло в недрах мужского сознания, оставляя благородно-горькое послевкусье.
- Иван, - Ева проговорила имя мужчины с ярким, узнаваемым французским акцентом, как это говорят у вас в России? – она отвела взгляд, как бы задумавшись, вспоминая слова. – Говнюк! – произнесла нужное ругательство и дерзко, с вызовом улыбнулась. – Я так давно тебя не видела, соскучилась, - еще раз затянулась, выпуская едкий дымок. – И если бы не твое новое увлечение, милое юное создание, ты бы обо мне и не вспомнил. – Ева немного надула губы, старательно изображая обиду. Она, как и большинство француженок любила и умела играть. Время от времени позволяя себе это.
- Ева, ну не обижайся, пожалуйста. – осипшим от табака и молчания голосом, от чего тот стал еще более будоражащее сексуальным, сказал Иван. – Работа, во всем виновата эта чертова работа. Это из-за нее я не мог к тебе вырваться.
- Но, Владимир, - нарочно произнесла имя, сделав акцент на последнем слоге, игриво перекатывая звучание «р», будто пробует вино, щекоча и раззадоривая собственные рецепторы многогранным букетом, - меня часто навещает, а ты нет, - кокетливо покачивает ножкой. – Да? – бросает вопросительный взгляд на Вову и аккуратные алые ноготочки больно впиваются в ногу мужчине.
- Да, - подтверждает правдивость ее слов Вова и нежно целует, ослабив ее хватку, прижимает ее руку к своей ноге, накрыв ладонью.
- У нас разделение труда, - отвечает на Евин выпад Иван и все троя заулыбались.
Звон бокалов. Обжигающая жидкость опьяняет, даря полуночникам особую умиротворяющую, с запахом спелого, впитавшего в себя южное солнце винограда и ядреного, похожего на пламя рома атмосферу порока Парижской ночи.
Женщина аккуратно затушила сигарету, положив свой мундштук рядом с пепельницей, и, отхлебнув еще один глоток, бордовыми бликами переливающегося в ночных полутонах вина, спросила:
- Что у тебя с этой девушкой, Вань?
Ева сканировала мужчину, пристально вглядываясь в его лицо. Она читала его, читала по жестам и мимике, по тому, как он ухмыляется, приподнимая уголок губ, как поднимает бровь, по всему, пытаясь понять истинное отношение Ивана к Лене, его чувства и намерения, заранее не доверяя словам.
- Она наше протеже, - опередил друга Вова.
- Твоя – да, но не его, - не отрывая пронзительного взгляда, как-то очень по-русски, мудро, но все с тем же игривым акцентом уверенно отрезала Ева.
На ее слова Иван лишь хитро улыбнулся, не затушив, положил свою дымящуюся сигару в пепельницу, в которой сиротливо лежал Евин окурок.
- Да ты колдунья, прорицательница, а может и ведьма… - это игра взглядов все сильнее и сильнее увлекала Ивана. Он успел позабыть это ощущения, ни с чем не сравнимый азарт. Который дарил невидимый спарринг с равным себе соперником. Ощущения сродни тому, как если бы сесть за стол с виртуозом-шулером. Заранее знаешь, что он обставит тебя, но кровь закипает в жилах, когда пытаешься просчитать его игру. Внутри все трепещет от нахлынувшего адреналина, и ты раз за разом проигрывая, все равно проверяешь свою выдержку и ум.
- Все женщины колдуньи. А я немного больше, чем все, и – женщина незаметно подмигнула Ивану.
Время плавно перешагнуло полночь. Ночь бархатной вуалью накрывала как спящий Париж, так и любителей бодрствовать и, оборачивая каждого своим ласковым, таинственным коконом, вынуждала один надеть маски, других же сбросить их. И только троя в уютной квартирке в одном из районов Парижа, пропитанной невероятно раскрепощающим ароматом ее хозяйки, продолжали играть в маскарад лживых и истинных «я».
- Не пытайся выудить из меня признание, - бульканье жидкости в бутылке и журчание льющегося рома, - ничего интересного все равно не скажу. Во всяком случае, ничего из того, что могло бы тебя взбудоражить, дорогая, - спокойно отвечал Иван на немой поток вопросов Евы. Он прекрасно знал, что этот допрос часть ее игры, что ответы она знает даже лучше него. Понимал, что то, что не поддается анализу, в чем не под силу разобраться ему самому, Ева же понимала с полувзгляда. Он знал потенциал этой женщины, знал и восхищался ею. И от каждой встречи, пусть даже они случались довольно редко, брал все, пополняя свою копилку знаний столь ценного женского ума и проницательности. Любая, даже самая скоротечная их встреча приводила его в экстаз, доставляя невероятное наслаждение. И каждый раз в их общении он становился сумасшедшим ученным-математиком, самоотверженно выводящим формулы мелом на черной обшарпанной временем доске и покрашенных стенах. Так же было и сейчас. Иван с интересом выстраивал алгоритмы, следя за тем, с какой легкостью Ева разгадывает его и складывал паззлы, разбираясь в себе и своих чувствах. – Хочешь знать, что я к ней чувствую? – Ева кивнула. Приложив край своего бокала к губам и стала перекатывать его по ним.- Не знаю, - такой короткий ответ и наглая улыбка. – Она забавна. Не обделена умом и сообразительностью, непосредственна в своих поступках и высказываниях. А ее мальчишечья угловатость гораздо более сексуально привлекательна, чем искусственная холеность многих дам. Этим и зацепила – необычное, редкое сочетание невинности, детской непосредственности с тонкой, не всем заметной порочностью и бойцовским характером. – Он отхлебнул свой ром, чувствуя как воспламеняется все внутри от пристального, заинтересованного взгляда Евы и неожиданной правды, которая сама собой стала вырываться наружу, обжигая гортань. – Я просто устал всех этих пустоголовых краль, для которых Камасутра вместо Букваря, от штампованного глянца и силиконового тюнинга, от ценников за услуги пластических хирургов на теле. Надоело сжимать в руках мастерски вырезанные скульпторами-хирургами попы и слушать о модных тусовках! Ведь все что их интересует – мода для статуэточных собак и последние коллекции от кутюр, - мужчина скривился. – Прайс-листы спа-салонов предел их литературного развития., - Иван потянулся за своей сигарой. Да, мне захотелось побыть немного учителем, тем, кому бы заглядывали в рот, а не в кошелек. И я нашел самую способную ученицу. – Черт подери, я имею на это право! – дымящийся окурок занял свое место во рту мужчины. Затяжка и легкое спокойствие прокатилось по напряженному мужскому телу.
- Мы нашли, - поправил друга Вова.
- Ну-ну, - с игривым насмешливым укором произнесла женщина, поднимаясь со своего места, небрежно сбросив со своего плечика лежавшую на нем, как дорогой норковый воротник, Вовину руку, - Значит вы вдвоем у милого создания два наставника? Оба с ней играете, - вопрос утверждение. Ева с грацией ласковой домашней кошечки закинула сначала одну, затем другую ногу, встав на колени на стеклянный столик. – Один хороший – приласкает, другой строгий – наказывает … да? – небрежно подвинула на край столика все, что ей мешало: бутылки, бокалы, пепельницу.
- Угу, -затягиваясь, кивнул Иван, наблюдая за тем, как это опытная чертовка подбирается к нему, скользя по столу.
- Мальчики, так не честно, - положила одну руку на Ванино колено, затем, осторожно, чтобы не спугнуть его, положила другую. Выпускает ноготки, до боли впиваясь в кожу мужчины. – Она вам ответить не может, а вы нагло пользуетесь этим, еще один ее укор бьет точно в цель, заполняя сознание мужчин с ума сводящим благоуханием возбужденного женского тела. Аромат ее как радужные мыльные пузыри, лопаясь, оседают мелкими каплями, будара нервные окончания. – Она вам ответить не может пока…
- Уже может, - Вова пальцем обводит кружевной край ее белья по аристократической бледной попе Евы. – Ленка не ты, но…. – он многозначительно ухмыльнулся.
Его палец очертил последний кружевной завиток на бедре, пробежался вверх по шву и вот уже вся пятерня, погладив поясницу женщины, проскальзывает под тонкую резинку слипов, стягивая их, обнажает молочно лакомый кусочек Евиного. Тела Вова привстает со своего места, наклоняется, придерживая ее за бедра, проводит своим носом по пояснице, невесомо касаясь кожи губами. Ева же тонкими аккуратными пальчиками распахивает Ванин халат, получая доступ к тому, по чему за долгие месяцы разлуки успела соскучиться.
- Я скучала, - спокойно признается в своих желаниях.
Наклоняется, начиная покрывать поцелуями тело мужчины. Шаг за шагом ее мягкие горячие губы, как капли клубничной карамели, попадая на Ванину кожу, заставляет прочувствовать дикое возбуждение. Все вокруг замирает и только ее шепот, пьянящий, невероятно сексуальный возбуждает обоих. Она что-то говорит по-французски тихо-тихо, что-то похожее на магическое заклинание. Тончайший аромат горящего вина яркой, сладковатой фруктово-конфетной многогранностью исходит от нее и кровь закипает в венах, оставляя выжженные дорожки. Она кокетливо, с вызовом, но совершенно не пошло, виляет попой, не оставляя без внимания того, кто позади. Чертовка!
В тяжелом полумраке будуара ее шепот, отражаясь от бархата обивок и штор, рассекая тугой воздух, ласкает, как кожаные ремешки хлыста, готовясь нанести последний и самый мощный удар. Медленно скользит по Ваниной груди вверх. Добирается до его шее и, касаясь губами, прикусывает пульсирующую венку. Отстраняется. Ее глаза горят дьявольски- хищным огнем и этот огонек. Пробираясь сквозь терпкий пудровый сигаретный туман, заманивает в мир разврата и вседозволенности. Сигара, как эстафетная палочка переходит от Ивана к Еве. Алые губы эротично зажимают толстую коричневую сигару, затягивается, запрокинув голову и прогнувшись. Она поглаживает себя , рука ее скользит по бедру, выше… В облаке густого дыма алые огоньки ее маникюра сжимающие край маячки, просят освободить плененное в черном кружеве тело. И оба мужчины, услышав призы, как по команде, аккуратно взявшись за край маячки, потянули ее наверх, открывая ларец разврата.
Дерзкий, откровенный коктейль из трех возбужденных тел заполняет каждый уголок этой комнаты. Каждый соответствует выбранному напитку: немного консервативный, но жгучий и чертовски обаятельный виски, мудрый, с привкусом странствий и зажигательной румбы, но любящий покой и уют кубинский ром, и многогранный букет насыщенного истинно женского, безумно притягательного коварства Мерло. И весь это букет перевязан хрупкой лентой табачного дыма. Нестерпимое желание прожигает изнутри, но они не спешат, желая в полной мере насладиться этой сексуально игрой, испить собственноручно смешанный коктейль до дна, чувствуя, как раз за разом их накрывает волной удовольствия, и, смывая, словно оставленный на мокром песке след, сознание.
Три разных бокала, но одна на всех сигара. Они курят ее по очереди, передавая друг другу.
Ева грациозно повернулась, протягивая Вове это «трубку мира». Он затягивается и, отложив так и не потушенную сигару в пепельницу, выпускает дым, обдувая пряным паром нежные фарфоровые ягодицы Евы….
Воздух накален до предела. А там за окном ночное небо разрывают яркие вспышки молний, оставляя узор из огненных нитей на черном бархате. Ева захватывает в плен одного, позволяя другому властвовать над своим телом. Молнии короткой вспышкой света освещают комнату, в которой правит колдунья с ангельским именем…

В предрассветной дымке, пробравшейся через открытое окно, поблескивал изысканным гранатовым блеском на высокой хрупкой ножке бокал с вином среди брутальных мужских стаканов с виски и ромом. Ева приоткрыла глаза, хитро улыбнулась и. перекинув свою ногу через Вовино бедро, дотянулась до бокала, ловким движением опрокинув его. Бордовая жидкость разлилась по столу, стекая, капала на пол, впитываясь в дорогой ковер. Капля за каплей как в песочных часах отсчитывало свое время. Туманно-серое небо озарила молния и утренний Париж стали будить раскаты грома. Ева еще раз довольно улыбнулась и нырнула обратно в свой теплый уютный кокон из обнаженных тел спящих мужчин. Капля, другая, третья…. размерено стучал по подоконнику, задавая ритм дождю. Женщина прикрыла глаза, глубоко вздохнула, погружаясь в сладкую негу сна.

Ливень. Капли барабанили по крышам и асфальту, смывая, будто растаявший шоколад, сладкий и соблазнительный грех, в котором эти троя всю ночь окунались с головой.

Дождь не прекращаясь лил с самого раннего утра. Тяжелые, свинцово-серые тучи выливали тонны воды на будничный Париж, словно их кто-то выжимал, топя в огромных лужах прохожих, заставляя прятать убогость и неординарность, приземленность и возвышенность внутренних миров и улыбчивость и замученость на лицах жителей и гостей города под куполами разноцветных зонтов.
Рассекая колесами текущую водную гладь на асфальте машина плавно притормозила на противоположной стороне улицы. Водитель заглушил мотор, но сразу покидать уютный салон не стал. Удобно устроившись в своем кресле, достал из пачки сигарету и закурил. Отбросил пачку на приборную панель. Неспешно наслаждаясь, словно погружаясь в медитативное состояние, процессом курения, с интересом наблюдал за происходящим на улице через тонированное стекло своей машины.
Дама в элегантном не броском костюме, скрывающая пол лица под сдержанно синим зонтом, и молодой парнишка, спрятавшись под кольцами своего шарфа и ярко желтым кричащим зонтиком, виртуозно разошлись, как встретившиеся на узкой дороге машины, обогнув друг друга, чтобы не сцепиться зонтами, и продолжили каждый свой путь. Прохожие ушли, оставив высокую юную девушку стоять под проливным дождем, что так монотонно отбивал свою мелодично- меланхоличный ритм по куполу ее зонта, отскакивая и падая ей под ноги. На фоне старинных распашных дверей – входа в дворик многоквартирного дома она смотрелась особенно сиротливо. И в тоже время ее одиночество было настолько гармоничным, что не хотелось его нарушать. Задумчивая, по-детски невинная, склонившая на бок голову девушка ходила из стороны в сторону, меря шагами лужи у ворот. Ненадолго останавливалась, еще сильнее погружаясь в свои думы, что так беспокоили и тревожили, будучи очень важными и значимыми для нее. Сама того не замечая, расплескивала лужицы, то носком, то пяткой своих кроссовок наступая в них. Эта свойственная в основном детям привычка возить ногой по луже придавала ей особое очарование.
Мужчина с неподдельным интересом наблюдал за этой странной игрой непосредственности девушки и меланхолией дождливой погоды. В салоне было тепло и уютно, из динамиков тихо лилась расслабляющая, успокаивающая музыка, звуки рояля возбуждающим элегантным эротизмом щекотали слух. Приятная усталость после великолепно проведенной ночи разливалась по телу. Мужчина улыбался. Сделав еще пару затяжек, затушил сигарету. Стойкий запах табака и кожи с ненавязчивыми нотками мужского парфюма витал в воздухе салона, огораживая от дождя всевозможных проблем, которые он оставил где-то там, в далеком вчера. Его тело, впитавшие аромат роскошной женщины, с которой он провел ночь, щедро делилось воспоминаниями, немного заводя и возбуждая, как не затушенная в пепельнице сигарета манит курильщика таким вкусным дымком табака. И видя маячившую на горизонте фигуру юной особы, перестраивался на новый лад, но не борясь и не пытаясь избавиться от воспоминаний прошлой ночи. Наоборот постегивал ими вновь рождающиеся возбуждение. Зачем вообще от чего-то отказываться и делать выбор в пользу одного, лишая себя всего остального, если можно получить все и сразу?! Для себя он все решил. Хитро, довольно улыбаясь, продолжил наблюдение…

Что привело ее сюда? Желание увидеть маклеров? Любопытство? А может просто соскучилась и, боясь себе признаться, пришла, ища сто других правдоподобных и нет причин? Или что-то важное ее сюда привело? Что-то, о чем она не догадывалась, но что чувствовала нутром? Жизненно важный вопрос или просто важный для нее. Который она не могла сформулировать сейчас, но обязательно сделает это позже, когда, наконец, уведет хоть кого-нибудь из своих мужчин. В голове полнейший сумбур и ни одной четкой мысли. Но ноги точно знали дорогу и сами привели Ленку сюда.
С самого раннего утра Кулемина чувствовала, что непременно должна увидеться хоть с кем-то из маклеров. И чувство это пульсирующей в душе тревогой заставило прийти, не обращая на непогоду внимание. И так же явственно на уровне подсознания была уверена, что обязательно увидит их. Собравшись и позавтракав, что-то, как обычно, наврала родителям (в этом мастерстве за последнее время она преуспела), и ушла. Не успела оказаться на улице. Как ноги сами, будто в них был встроен навигатор, побрели в нужном направлении. И вот сейчас, пытаясь укрыться от дождя под довольно большим зонтом, стояла у их дома. Мысли хаотично крутились в голове, как непослушный йо-йо: то раскручивались, выстраивая нить понятных, читаемых фраз и вопросов, то резко подпрыгивали, путаясь, сбивались в непонятный клубок. Она тщетно пыталась поймать свои мысли. Попытка за попыткой – все разбивалось о глухую стену. Такая задумчивая, такая рассеяно-отрешенная, балансировала, вдыхая влажный воздух, которым сегодня насквозь был пропитан Париж, она продолжала ковырять носком кроссовок в луже, силясь и пытаясь решить, что делать дальше…
- Oh,ma chéri, tu es mouillée jusqu'aux os (О, моя дорогая, ты же вся промокла), - чей-то незнакомый сердобольный голос выдернул Лену из мучительных дум.
Кулемина обернулась на голос. Смотрела на пожилую даму, заботливо тараторившую и совершенно не понимала. Что та от нее хочет. Слова, как пули пролетали мимо. Оставляя лишь отголоском свист. Женщина протянула навстречу руку… Кулемина отшатнулась…

«Пора ее уводить из этого водного царства», - посмотрел он еще раз в окно, прежде чем выключить магнитолу и покинуть уютный, гостеприимный салон своей машины.
Хлопнула дверца, клацнула сигнализация и вот он уже, преодолев потоки, стремительно мчавшиеся по дороге и тротуарам, оказался около Ленки, приобняв ее за талию. Он забирает у нее из рук зонт, с которого все также беспрерывно продолжают стекать водопад из дождевой воды. Ленкина насквозь промокшая спина скрыта под зонтом и огорожена его рукой. И безжалостные капли теперь барабанят по мужской руке, будто желая выбить полюбившуюся девушку из цепких объятий. Дождь продолжал бороться за свое, зная, что проигрывает и совсем скоро этот мужчина уведет ее совсем. Капля за каплей, как маленькая никчемная собачонка, пытаясь отбить свое, кусалась, падали на руку, пропитывая холодной дождевой водой рукав мужчины.
- Merci, madam Foalet. Retener la porte,s'il vous plait (Придержите, пожалуйста, дверь)- он еще крепче обнял Кулемину, - Пошли, девушка дождя, - улыбнулся он, вырывая Ленку из лужи, в которую она угодила в попытке отпрыгнуть от добродушной консьержки, желавшей во что бы то ни стало укрыть ее от дождя в холле дома. – Ленка-Ленка, - бархатистый мужской голос с ироничной усмешкой ласкал слух, убаюкивая продрогшее тело, усыплял бдительность, - самый большой зонт из дому небось прихватила и все равно промокла, - он тихо засмеялся. – Сейчас домой поднимемся, согрею тебя…
Каждое сказанное им слово давалось Кулеминой с огромным трудом. Оцепенение, что овладело ею в тот момент, когда его рука легла на талию девушки, крепко сковало, не позволяя выбраться, не давая возможности начать здраво мыслить. Ступенька, другая… слова все тем же глухим эхом звенели в голове. Они никак не желали усваиваться. Лена смотрела в некуда, будто впереди просто черная безмолвная дыра, которая не манит, не вызывает желание быть познанной, а лишь пугает своей таинственностью. Непонимающий взгляд, а за ним только пустота, звенящая непонятная пустота и лишь его горячая рука на пояснице прожигала кожу, словно тысячи оголенных проводков били сквозь пропитанную водой ткань. Ток, проходя по всему телу, бил в самую цель, затуманивая сознание. Мир будто перетекал в другое измерение, как вода льется из одного сосуда в другой, пропадая там, где не было ничего: ни наносящих болезненные удары вопросов, ни подставляющие подножки ответов. Ничего… Только мир ощущений, говорящих на языке телесных желаний и потому такой манящий и притягательный…
- А вот и твой горячий шоколад для восстановление сил. Пару капель рома, - он улыбался, - убьем простуду в зародыше. Держи.
Горячий, тягуче сладкий запах шоколада пощекотал нос. Ленка шумно, жадно вдохнула и открыла глаза, которые до сих пор крепко смыкала не понятной в первую очередь для нее самой причине. Взгляд тут же столкнулся с белоснежной большой кружкой, из которой воздушной как облако шапкой виднелись взвитые сливки, щедро обсыпанную дроблеными орешками. Вновь прикрыла глаза, чтобы с большей жадностью и силой вдохнуть дивный сливочно-шоколадный аромат нежности и теплоты с пикантной миндальной горчинкой.
-Хм. – выдохнула Ленка и открыла глаза.
Знакомая квартира, знакомая обстановка, только, хоть убейте, она не могла вспомнить, как здесь оказалась. До и после, а между черная дыра! Лена медленно окидывала взглядом комнату: стена, шторы, окно, а за ним все так же сильно продолжает лить дождь. Вдруг показалось, что через закрытое окно пробрался холодный ветер, и пробежавшись по комнате, обжог своим холодом девушку. Она поежилась, сильнее укутываясь в плед. Плед! Мягкий в шотландскую клетку, он будто оберегал Кулемину от агрессии действительности, согревал, помогая постепенно приходить в себя. Шаг за шагом, будто поднимаясь из бездны, сознание возвращалось. Она по крупицам, словно смытые внезапно накатившей волной вещи, собирала мысли, сгребая в охапку, теперь уже крепко накрепко держать их. В воздухе витал умиротворяющий запах шоколада и тонкий, едва уловимый аромат мужчины, который впитал в себя плед. Мир возвращался в привычное русло, картинка как паззл медленно складывалась воедино.
- Я тут как оказалась? – глупый вопрос, но уже что-то. Пока это все, что пока смогла сформулировать.
- Пришла, - все также улыбаясь, ответил он. – сама.
- М-да? А, ну да! – сложный мыслительный процесс пока не подавался. – А это я как… кто...эм..? – она оглядела себя.
Белая балахонистая мужская футболка, надетая на голое тело, из белья только родные, такие дорогие сердцу трусы, напомнившие о себе уколом синтетической материи от срезанного лейбла. Хоть в этом можно было не сомневаться - трусы точно ее, Кулеминские. Дурацкая привычка обрезать бирки хоть сейчас помогла. Плед, в который она завернута и… Лена с неподдельным интересом разглядывала собственную розовую ступню, торчащую из под этого самого клетчатого пледа. Прищурилась, пошевелила пальчиками, другим глазом - и проделала то же действие.
- Переодел тебя я, каюсь, - он говорил, а голосе ясно была слышна ирония. Сейчас мужчина и сам с интересом смотрел за тем, как Кулемина, будто маленький несмышленый котенок, наблюдала за своими пальцами. – Ты же промокла вся под дождем. Маячила у нашего дома. Или ты и этого уже не помнишь? – изобразил удивление. - Неужели надвигающаяся простуда отшибла память? – с издевкой спросил он.
- Ой, тоже мне Айболит, - окончательно придя в себя от его слов, в ответ съязвила Ленка. – Давай сюда свое лекарство, - выхватила из его рук чашку с шоколадом. – Ммм, пахнет вкусно!
Ленка вновь повела носом, ловя чудный аромат и стараясь не проворонить ни одну ароматную капельку вкусного лекарства, поднесла чашку ближе к лицу. Шмыгнула носом, опуская его еще ниже…
- Во, блин! – на кончике ее носа забавно красовались гулька взбитых сливок с парой ореховых крупинок.
- Едок! - улыбнулся маклер.
Забрал из ее рук чашку, придвинулся ближе и, придерживая за затылок Ленку, слизал с носа лакомство. Такое близкое дыхание, горячий влажный язык на ее коже и в одно мгновенье сильнейшая волна возбуждения прокатилась, и тысячи острых иголочек покалывали внутри, играя на натянутых как струны нервах. Легкий массаж, проделываемый его пальцами, убаюкивал и расслаблял. Светлые пряди переплетались с мужской рукой, скользя между пальцев и принося обоим такое простое и такое желанное удовольствие. А дождь, что так сильно барабанил за окном с самого раннего утра, ослабил свою агрессию. И мощный поток воды перетек в другую тональность, крупные капли дождя, словно ряд черно-белых клавиш на рояле, падая, сливались в единый гармоничный мелодичный проигрыш, давая возможность отдышаться и отдохнуть перед новой бурей.
Ленка утопала в водовороте своих ощущений. И как во сне сменяются картинки, так одно чувство сменяло другое, нагнетая внутреннее напряжение. Она не поспевала за этим вихрем, а так хотелось…Хотелось все успеть, всем насладиться и не надкусывая по маленькому кусочку, так и не разобрав многогранную палитру вкусов, а получить все целиком. Хотелось досмотреть этот сон до конца, чтобы открыв глаза, почувствовать счастливую усталость. Но она боялась, боялась проснутся и понять, что все исчезло и это был только мираж: аромат горячего шоколада, обволакивающий своей нежной заботой как мягкий тонкий плед, его дыхания с горьковатым привкусом миндаля и рома.. не хотелось возвращаться в промозглую, как сегодняшняя погода реальность.
Кулемина сама подалась вперед, навстречу мужчине робко, осторожно, а затем острое нежелание расставаться с миром грез придало сил и она смелее, по-юношески резко, будто пытаясь поймать ускользающую удачу за хвост, поцеловала его. Это не страстный, откровенный поцелую уверенной в себе женщины, а лишь ощутимое касание губами губ. Но она поставила метку, застолбила свое!
- Подожди, - тихое, сказанное прямо в губы, - только чашку поставлю.
И в следующую секунду Лена почувствовала как горячую мужскую руку на своей попе. По-хозяйски придвинул девушку к себе. Кулемина открыла глаза, желая убедится, что все, что она сейчас пережила не мираж. Затуманенные, словно через плотную пелену взгляд и тут же почувствовала его губы на своих. И снова мощная, сметающая все на своем пути волна возбуждения прокатилась по телу, оседая штормом где-то там, внизу живота. Дыхание стало частым. За этим поцелуем последовал следующие, еще один более нежный и невесомый уже в уголок ее, Ленкиных губ, а за ними еще и еще и вот уже тысячи подобных поцелуев оставляют следы на девичьем лице. Рукой поглаживает ее спину, и будто огонь касаясь ее кожи, ощутимые следы. Обводит точеную линию скулы, спускается ниже. Ленка шумно вздыхает, откидываясь назад. Тяжелый клетчатый плед падает с плеч, образуя неровный ком.
От каждого поглаживания, под его поцелуями она плавна изгибалась, сильнее откидываясь назад. Поднятые руки, как призыв о помощи и чужая футболка, ненужной тряпкой оседает на полу. И вот уже Ленка лежит на диване, а тело благодарно принимает ласки, которыми одаривает мужчина, отзываясь возбужденным то стоном, то хрипом на каждую. Его губы и пальцы не оставляли и миллиметра тела без своего внимания. Шея, грудь, живот…Она приподнимается, помогая стащить с себя последнюю прикрывающее тело тряпку.
Звенящий от сильнейшего напряжения и возбуждения воздух. В нем нет кислорода, нет той заботливой теплоты, принесенной с чашкой горячего шоколада в сливочной шапке. Лишь обжигающая, раскаленное до предела жажда физического удовлетворения. Не чувствовалось холода дождя, только островатый аромат миндаля витал в воздухе, ненавязчиво, с некой элегантной аскетичностью приправляя так напрасно забытый рецепт сексуального коктейля.
Длинные, безумно красивые девичьи ноги согнуты в коленях, смятый плед под ее попой и безудержные стоны наслаждения….
Дождь за окном притих, будто стараясь себя не выдать, подглядывал за любовниками. Наэлектролизованная тишина и… вскрик блаженства! И тут же, будто салют завершающий праздник, дождь с новой силой забарабанил.
Вдох-выдох, дыхание постепенно восстанавливалось. Ленка лениво перекатилась на бок и стала рассматривать одиноко стоящую на столике чашку:
- Вов, а кто она? – наконец смогла озвучит то, за чем сюда пришла. Пусть несуразно, невнятно, но Ленкино любопытство обрело слова.
- Ты о ком? – маклер лег за ее спиной и, притянув к себе, легонько поцеловал ее плечо.
- Ты знаешь, - Лена увлеченно болтала пальцем в кружке, перемешивая еще в теплом густом напитке осевшую сливочную пену.- Ева! Кто она? – быстро облизнула испачканный в жидком лакомстве палец.
- Женщина, - он улыбался, уткнувшись в светлый Ленкин затылок носом.
- Это я и без тебя знаю, - Ленка пихнула его локтем в бок.- Скажи кто она? Как вы с ней познакомились? И Ваня у нее? – и вновь отправила свой палец в чашку.
- Охх, - прокашлялся от удара, - Сколько сразу вопросов. – с издевкой. – Ладно, начну с последнего и. пожалуй, самого важного и актуально для тебя сейчас. Да, он сейчас у нее. – выжидающая пауза. - Об остальном по порядку…

- Жалеешь?
В ответ лишь отрицательно мотнул головой. Взял предложенную ему уже подкуренную сигарету, от которой исходил тонкий умиротворяющий пряный дымок. Глубокий задумчивый взгляд, тлеющая зажатая в зубах сигарета, отмеряла обдуманные мысли, отпуская принятые решения вместе с поднимающимся вверх дымком.
- Нет, - не выпуская сигарету ответил он, подтверждая свой же, высказанный ранее жестом ответ. – Не…- аккуратно сжал хрупкую женскую ладонь в своей, расписано изящным узором вен, холеной руке.
***
- Так все-таки кто она?
Ленка не смотрела на Вову. Ее задумчивый взгляд был устремлен куда-то вдаль, туда, где за окном, еще не сбросившим следы утренней непогоды, вновь сгущались тучи, накрывая город еще более тяжелой, свинцовой дымкой. Тысячи, миллионы колючих частиц холодного влажного воздуха так и норовят ущипнуть прохожих, встряхнув их монотонную, сонную жизнь.
Не говоря ни слова, Кулемина поднялась с дивана, прихватив так и валяющийся невразумительным комом плед. Кое-как развернула его и накинула на плечи. Один неровный конец мягкой клетчатой ткани почти скрывал красивую, длинную ногу девушки, другой же, напротив, едва доставал до середины упругой розовой полупопицы, оставляя взору самый аппетитно- пикантный кусочек тела. Чвакая босыми ногами по деревянному полу, подошла к окну и, не долго думая, открыла его настежь. Холодный, пропитанный колючий влагой тяжелый воздух ворвался в комнату. Она передернулась и попыталась посильнее закутаться в плед.
- Ну и что это значит? – с усмешкой спросил Вова, поднимаясь с дивана, на котором до сих пор сидел.
- Протест, - решительно ответила Кулемина. Потерла ступней о другую ногу, вытирая попавшую на нее каплю с влажного стекла. – Проветрю голову от твоего дурмана и буду готова трезво воспринимать твой увлекательной рассказ о Еве.
- Аха, - рассмеялся мужчина. – Все с тобой ясно, - поднял с пола ее футболку с трусами и, бросив их на диван, добавил. – Ты только оденься, Лен. А то проветривание мозгов может закончится воспалением легких.
И мужчина направился на кухню, периодически оглядываясь и бросая взгляд в сторону девушки. Его забавляло то, как Кулемина одергивала край пледа, пытаясь натянуть на оголенную часть тела материю.
- Лен, ты кофе будешь?
- Не, кофе не хочу. – так и не совладав с пледом, решила все же последовать Вовиному совету. И быстро добежав до дивана, сбросила свои клетчатые «доспехи», так же быстро натянула на себя трусы и прыгнула на уютную, еще хранящую тепло их тел софу. – Чай хочу с лимоном и большущую булочку, - продемонстрировала на пальцах размер желанной сдобной булки, при этом при этом запутавшись и пытаясь выбраться из горловины безразмерной мужской футболки, которую сейчас напяливала.

- Будет тебе большая булка, - улыбнулся Вова и продолжил колдовать на кухне, то и дело поглядывая на Кулемину.
- Вов, а где мои носки? – оглядываясь по кругу, искала недостающий, но так необходимый предмет гардероба.
- Твои сохнут вместе с остальной одеждой, - спокойно ответил мужчина, ища что-то в холодильнике. – Могу свои одолжить.
- Не, твои мне не нужны, - задумчиво, с проскальзывающей в голосе досадой и некоторой обидой сказала Лена, но как только заметила, что Вова смотрит на нее и улыбается, тут же состроила смешную гримасу м показала язык. – Не хочу твои носки.
- А Ванины? – явно пытаясь подколоть, предложил он.
- А что можно? – встрепенулась Ленка.
Глаза ее загорелись нетерпеливым озорным огоньком. В миг вытянувшись как струна в ожидании, когда пальцы музыканта коснуться ее, чтобы издать первый волнующий аккорд и, дождавшись этого, позволить себе и остальным слиться, утопать в чувственном потоке музыки, расслабиться и наслаждаться желаемым. В эту минуту она не чувствовала холода. Наоборот, внутри все полыхала от предвкушения чего-то особо желанного, того, что так будоражит сознание, затмевая «криком» голос разума. Ленка не понимала до конца что и по чему и что ее так взволновало в Вовином предложении. Но что-то невиданное управляло ею изнутри, что-то, чему она не могла сопротивляться. И было абсолютно наплевать, что так предательски горят щеки, плевать на то, что Вова давно заметил это и нагло ухмыляется. Сейчас главное не упустить столь заманчивое предложение, не выпустить удачу из рук и получить то, чего так хочется. А сформулирует она свое желание потом. Все так не понятно и так символично, что трудно даже самому здравомыслящему человеку порой облачить свои желания в четкую словесную оболочку, да так, чтобы ты сам понял, чего хочешь. Куда уж там Кулеминой разобраться в ее-то возбужденном состоянии.
- Аха, Ленка- рассмеялся Вова. – Что с тобой делать-то? – с особой нежностью в голосе произнес он. – Ты же знаешь, где его спальня, - подмигнул, - иди, бери…
Последние слова маклера стали для нее стартовым выстрелом.
- Я мигом!
И в туже секунду сорвавшись с места, стремглав понеслась в комнату другого своего любовника, опасаясь того, что Вова может передумать.

***
Лена вбежала в комнату Ивана и только сейчас, закрыв за собой дверь, смогла перевести дух. Стояла, подпирая попой дверь и опираясь руками о колени. Мелкая дрожь накатывала волнами, ладони взмокли. Что ее так взволновало? Ведь не было этого волнения там, в низу, в гостиной. Может и была легкая нервозность и приятная взволнованность, но не волнение, которое накрыло ее сейчас и не давало нормально вздохнуть. Или просто она его не чувствовала? Тогда острое, внезапно зародившееся желание затмило все, а сейчас реализм происходящего, осуществление мечты, маячившее на горизонте, провоцировал непонятное, не объяснимое, но очень сильное волнение, граничившее со страхом. Зачем ей все это было нужно? Чего не хватало? Ведь могла преспокойно сидеть внизу укутанная в теплый уютный плед и согреваться в объятиях Вовы, подъедая заботливо приготовленные им вкусности. Но нет же! Маленьким радостям в объятиях одного маклера Лена предпочла вцепиться бульдожьей хваткой такую хрупкую, кажущуюся смешной и нелепой возможность заполучить и второго. Она не могла объяснить происходящее с ней, не понимала своего такого поведения и чем все это вызвано. Но каждый раз когда ее охватывало невесть откуда вспыхнувшее желание, сродни нестерпимой жажде или дикому голоду, она просто не могла сопротивляться. С недавних пор Кулеминой стало всего мало. Так всегда бывает – привыкаешь к чему-то хорошему и, уже не чувству удовлетворения, хочется все больше и больше. Именно эта жажда большего двигала Ленкой. Жажда и чувство собственичества вынуждала совершать всевозможные глупости, за которые, как ни странно, совершенно не было стыдно. И почему она, Ленка, должна стыдится своих желаний? А осознавая, что Иван, ее Ваня сейчас находится в обществе другой женщины, да еще какой женщины – утонченной соблазнительницы, способной одним только взглядом управлять людьми как марионетками, подчинять себе едва слышным шепотом чарующего, безумно сексуального голоса, женщины, чей тонкий, пленительный аромат ведьмы искусительницы, в который стоило только попасть и уже не в силах было выбраться из плена сексуальных чар, острая иголка ревности колола Кулемину. И все ее поведение сейчас было подчинено именно этому чувству ревности, именно она заставляло совершать несуразные поступки. Пусть нелепо и глупо, но хоть так, облачившись в вещи мужчины, натянув на себя его носки, она сможет отвоевать свое, продемонстрировать сопернице, что территория уже занята.
Могла ли Кулемина совершить подобное по отношению к Вове? Возможно. Но пока Лена даже не задумывалась об этом. Не зачем было. Да и сейчас главное отстоять свое, урвать сначала кусочек, а затем и все остальное, и набрав полные легкие воздуха, оторвала попу от двери, у которой до сих пор стояла, четким уверенным шагом подошла к комоду и дернула ящик.
Свежий, пропитанный озоном воздух после дождя, запах свежего, стираного белья обдал девушку. Ей показалось, что точно так же минут двадцать назад воздух, ворвавшийся через открытое ею окно в гостиной, пробравшись под накинутый на голое тело плед, щекотал морозными перышками горячее тело Лены, так и вырвавшийся из неволи аромат свежего белья ловко забрался под бесформенную большую футболку, будоражил и без того возбужденное тело Кулеминой. Она передернулась и тут же рука потянулась к вещам. Провела по ним осторожно, едва касаясь взмокшей от нервного напряжение и возбуждения ладонью, затем смелее и. наконец, совсем смело, даже дерзко с по-детски хулиганским запалом ворошила белье. Аккуратно сложенные, разделенные идеально выстроенными перегородками мужские предметы туалета в одночасье перемешались. Хаус в бельевом ящике – яркий след Кулеминского безобразия. Ленка улыбнулась содеянному и вытащила из общей бесформенной кучи носков и трусов пару белых, не новых с этикеткой, коих в ящике было большинство, а свернутые в комочек, как минимум раз надетые и постиранные носок. Откинула свою находку на неподалеку стоящую кровать и дальше принялась шкодить. Носки, трусы, снова носки… и вот он новый улов! Белые с темной широкой резинкой боксеры Ивана оказались зажатыми в цепких Кулеминских руках. Она незамедлительно прижала их сначала к груди, задышав часто-часто, постегивая свое возбуждение. А затем поднесла к лицу и, зарывшись в них носом, шумно втягивала аромат. Из вороха нового чистого и до стерильности выстиранного, педантично сложенного ровными стопками, пахнущего синтетическим, хоть и очень приятным, но не живым запахом стирального порошка, Лена нашла единственные, невесть как там затерявшиеся в этой куче нарочито глянцевого белья трусы Ивана, которые до безумия вкусно пахли им. Она таксикоманила, утопая в собственных ощущениях, наслаждаясь головокружением. Этот аромат холенного, властного, уверенного в себе самца с еле слышными древесными ноками его любимого парфюма сводили с ума.
Лена наслаждалась, подчиняясь возбуждению, охватившему ее, переносилась в другую реальность, туда, где сейчас…
***
…сейчас в безумном, эстетически красивом водовороте страсти сгорали тела двух хороших приятелей, бывших, да и поныне остающихся любовников. Плавные, невероятно сексуальные движения тел равных по силе партнеров до предела накаляли атмосферу вокруг себя. Казалось, что и в без того напряженном, густом воздухе то и дело вспыхивали искры и, медленно гасли, плавно опускались вниз, чтобы при следующем взрыве разразится новым, еще более мощным фейерверком. Секс, похожий на сделку, в которой равные по силе соперники стремятся не поработить, а превзойти друг друга. Секс, напоминающий партию между двумя гроссмейстерами, где каждый уважает силу соперника и восхищается его умом. Партия, где каждый ход вызывает бешеный азарт. Они знают на что способен каждый из них, знают, насколько безграничны их возможности и от того еще более непредсказуемой и возбуждающей становится сексуальная игра.
За окном все та же промозглая серость и далеко не весенний холод, а внутри, в комнате обжигающий, раскаленный воздух пустыни. Здесь все на контрасте: как день и ночь, ангелы и бесы, праведники и грешники. Там, за окном город живет будничным днем, а здесь двое занимаются любовью, своими стонами отмеряя ночь. В комнате вовсе не было кислорода, лишь безумие запахов, сводящих с ума. Ощущение, что здесь был другой мир, мир тысячи и одной ночи. Арабская Медина с ее экзотическим коктейлем ароматов, с чувственным, таинственным полумраком и загадочными, манящими бликами горящих факелов – восточная роскошь. Острый, опьяняющий дерзостью и протестом шафран, чувственная, мягкая, но изощренно хитрая, как домашняя кошечка корица и будоражащий своей откровенной стервозностью, благородной интеллигентностью кофе – коктейль ароматов Евы. Неспешный, умиротворяющий своей холодностью и в то же время бодрящий, будоражащий запах мятного чая и мудрый, придающий уверенность и дарящий власть и превосходство аромат раскуренного кальяна – дух Ивана. Соединяясь воедино, превращались в умопомрачительный коктейль страсти и секса, издаваемый телами любовников.
Тысячи мелкий, похожих на свечение драгоценных кристаллов, капелек пота мерцали на их нагих телах….
***
- Эй, ты слушать будешь?
Ленка очнулась. Вопрос Вовы вырвала ее из мира грез, в который она, сама не заметив того. Погрузилась. Она так и сидела, держа в одной руке чашку, а в другой щедро сдобренную орехово-шоколадной пастой булку.
- Говори, говори, - смущенно улыбнулась и закивала в ответ на усмешливый взгляд мужчины. – «М-да, чего-то я размечталась…»- и быстро запихнула булку в рот, пытаясь тем самым скрыть свое смущение. – Рассказывай давай, - невнятно, жуя, сказала Кулемина.
- Тогда слушай…
Вова смотрел на нее и улыбался. Его умиляло то, как забавно Ленка ест, пытаясь за огромной сдобной булкой скрыть свой интерес, яркие эмоции, которые она переживала за время Вовиного рассказа и которые яркими красками отображались в ее глазах. Умиляла ее искренность, с какой она воспринимала каждое его слово, по-детски непосредственное любопытство и женская, поистине взрослая, продуманно-взвешенная борьба в душе, соперничество с незримой сейчас в данную минуту и от того кажущейся еще более опасной соперницей. Негласное соревнование, для победы в котором ей, Лене Кулеминой, надо расти, совершенствоваться и стараться быть на шаг впереди противника или хотя бы идти в ногу с ним. Такая борцовская игра отличный стимул для внутреннего роста. А азарт, возбуждение вперемешку с неизвестностью и опасностью лишиться своего будто розгами больно хлестал самолюбие девушки, провоцируя на все возможные поступки: от откровенных глупостей до умных расчетливых действий. Мужчину забавляло то, как живо и ярко отображаются бушующие в душе страсти на ее лице и то, как смешно время от времени она проводила рукой по бедру и попе, думая что Вова ничего не видит, проверяла на месте ли ее улов, так удачно найденный в бельевом ящике Ивана и спрятанный под его же мягкими домашними штанами.
Кулемина внимательно слушала и каждое сказанное Вовой слово шаг за шагом погружала ее в транс, а воображение рисовало красочный, живой фильм, позволяя прожить вместе с Иваном и Евой их историю.
«… Они познакомились в парижском аукционом доме Друо. Ева работала там. Да и сейчас продолжает работать там же, только должность повыше и пореспектабельнее»- и мужчина хитро подмигнул – «И это была первая афера, позволившая нам заработать действительно «неплохие» деньги». – что в понимание этих мужчин означало «неплохие деньги» Лена могла только предполагать, но эти слова всколыхнули волну одурманившего азарта. Она будто чувствовала все то, что чувствовали тогда они, а вернее он, Иван. Запах купюр заставляла гнать кровь по веном в сотни раз быстрее, острые как лезвия комбинации вынуждали приходить в восторг от осознания того, что балансируешь на грани. Мелкая дрожь прокатила по Кулеминскому телу, оставляя след, словно от морозных колючих снежинок холодок на коже. В ушах отчетливо слышно было шуршание и хруст новых денежных купюр и, как на яву видела горящий, возбужденный взгляд Ивана и его самого, надменного, спокойного, уверенного в себе и своем безоговорочном превосходстве. – «Ева всегда выделялась из толпы. Она могла одеться неброско, совсем не приметно, но особый, свойственный только ей мощнейший внутренний магнетизм, исходивший от нее, безумно сексуальный взгляд сразу притягивал внимание и уже не возможно было оторваться. В самом начале нашего с ней знакомства я даже прозвал ее паучком за умение расставлять сети и ловить в них людей.» - перед глазами Ленки пронеслись не так давно прошедшие события: готический собор, толпа, мерцание свечей и сакральный, богатый мнимой духовностью и явным порок запах ладана и она – демонически-сексуальный взгляд среди безликой толпы молящихся грешников и праведников, он завораживал и держал в напряжении, не давая ни секунды передышки. Ленка сглотнула, облизнула пересохшие от нахлынувших воспоминаний и возбуждения губы. – «Ева дама голубых кровей. Она правнучка иммигрантов из царской России и старинного дворянского французского рода. Ее можно сравнить с ядом, что так был популярен в средние века в кругу королевских особ и знати. Он убивал медленно, с особым изощренным наслаждением и садизмом, но, даже умирая, нисколько не будешь сожалеть, что случайно или осознано выпил его. Удивительная способность играть людскими чувствами, словно игрушками, влюбить в себя, дать возможность прочувствовать все грани абсолютного, безмерного счастья, чтобы в самый неожиданный момент, когда ей надоест игра, безжалостно выкинуть надоевшую игрушку. Ева рвет отношения. словно они всего лишь нитка жемчуга.» - туман в сознание рассеялся и Ленка увидела отчетливо увидела облаченную в черное, изысканное кружевное белье Еву. Она сидела, покачивая заброшенной одна другую ножкой. Миловидная, очаровательно-добрая улыбка и снисходительный, коварный, чарующий, не оставляющий ни единого шанса на освобождение из сетей взгляд и сжатая в руке разорванная в руке нитка жемчуга, с которой одна за другой падали с грохотом и рассыпались по полу драгоценные перламутровые горошины. – «Да, она умеет расположить к себе людей. В Еву влюбляются все: мужчины, женщины… даже дети и те с радостью тянуться к ней. И она умеет получать удовольствие и дарить его другим, умеет наслаждаться подаренной ей любовью своих партнеров. Но при всем этом она так же умеет расставаться со своими любовниками так, что те не только не злятся на нее, но и с особым трепетным обожанием вспоминают каждую проведенную вместе минуту. Она как Дориан Грей в женском обличие…»
Сквозь плотный дурман своих фантазий Кулемина слышала как Вова смеется, знала, что смеется над ней, над тем состоянием, в котором она прибывала сейчас, но вырваться из этих сладких мучительных грез не было желания. Постепенно слово за словом Ленкино возбуждение разрасталось, тело нестерпимо крутило и жгло от подкидываем воображением все более и более откровенных сюжетов. Брутальный, уверенный аромат мужской власти сменялся тонкой, невесомо нежной вуалью роскошных женских духов. Если раньше всем своим существом она желала Ивана, то теперь еще более остро она хотела Еву, хотела закончить то, что тогда в соборе они так и не довели до конца. Это нестерпимое, дикое желание затмевало разум и пугало Лену.
- А с Ваней у них был довольно долгий и бурный роман. – отчего-то эти слова так больно кольнули и Ленка быстро скинула столь манящий омут развратных фантазий. В одночасье превратилась в слух, пытаясь теперь не упустить ни одного Вовиного слова.
- А давно? – шумно отхлебывая почти остывший чай, спросила Кулемина.
- Ха, Ленка, - усмехнулся мужчина, - об этом спросишь у него сама, - и тихо, почти шепотом на ухо добавил, - когда Иван будет стаскивать с твоей наглой аппетитной попы свои любимые боксеры, - нежно, легонько чмокнул ее в щеку, встал и преспокойно пошел на кухню колдовать над ужином, так и оставив Лену в недоумении сидеть, переваривать то, что только что от него услышала.
- А как ты узнал, что я в его бо… - крикнула было мужчине в след, но тут же осеклась.