Сериалы онлайн

…Мы гуляли этой ночью в парке. Под чёрным бархатным небом, по которому сотнями алмазных осколков рассыпались звёзды. Запрокинув голову, я вглядывался в вечность и размышлял. Размышлял о Нас. Впервые за долгое время – без боли, обид и сожаления, без тяжкого груза прошлого. Один на один с небом, дыша его спокойствием, впитывал таинственную тишину, повисшую между нами, и из души уходило все негативное, а самое главное – мое сердце покидал страх.
Я улыбнулся: на душе стало легко и спокойно, как в детстве, когда вся жизнь казалась прямой и ровной дорогой.
…Мы гуляли этой ночью в парке, я и моя спутница. Я не видел ее, но незримо ощущал её присутствие, чувствовал её обжигающее дыхание на своей шее. Она была рядом – протяни руку и сможешь коснуться… но я пребывал в раздумьях. Мысли текли размеренно и неторопливо. Казалось, я совсем не замечал свою спутницу, но я сейчас чувствовал ее еще лучше, еще обостреннее, чем когда бы то ни было.
Мы шли, дорога уже подходила к концу. Наше молчание ничто не нарушало. Вот только память внутри меня заходилась в немом отчаянии, звала и пыталась достучаться до сердца. Память нельзя ничем заглушить, память не заставишь замолчать…
… «Виктор Михайлович, я люблю вас…» Темная прихожая, блестящие зеленые глаза напротив. Яркая вспышка из прошлого, кажется, такого далекого и, увы, неповторимого…
Я вздрогнул – мое спокойствие улетучилось. Эти глаза… что они со мной делают? Эта девушка… не дает спокойно жить, не дает спокойно дышать.
Моя спутница поняла, что мое настроение изменилось, и заволновалась. Я почувствовал её тревогу, но даже не взглянул на неё. Знал, что прежде, чем сделать окончательный выбор и решить свою судьбу, должен вспомнить, должен хоть ненадолго погрузиться в прошлое, ощутить его счастливое прикосновение. Хоть на долю секунды… Чтобы попрощаться? Возможно.
Прикрыл глаза. Воспоминания сменяли друг друга. Боже, неужели все это было со мной?!
… «Виктор Михайлович, маму с папой освободили!» Счастливый взгляд изумрудных глаз. Родная моя… как же я за тебя рад!!! Миг – и мир вокруг перестает существовать, кружась в какой-то неведомой буре эмоций, унося меня за пределы вдруг ставшего тесным спортзала…
… «Виктор Михайлович, давайте я вас покормлю». Нежный взгляд изумрудных глаз. Любимая моя… заботишься обо мне, с ложечки хочешь покормить. Смешанные чувства любви и жалости теснят грудь. Бережно касаюсь её руки, тихо благодарю за всё. И лишь потом осторожно начинаю проваливаться в обволакивающий сознание сон…
… «Виктор Михайлович…» - ее голос, ее взгляд, ее улыбка…
Нехотя открыл глаза, с трудом выбираясь из плена ослепляющих счастьем мгновений прошлого. Луна висела над головой, заливая мертвенным светом пространство. И как я не заметил её появления?
Так же, как не заметил, что дорога кончилась. Я стоял в конце пути. Резко похолодало, и ветер начал гулять среди одиноких заснеженных деревьев.
А впереди ждала она – моя спутница, та, которая всегда присутствовала в моей жизни и которую я старался не замечать. А сегодня я сам позвал её, пригласил прогуляться этой ночью. И она пришла, откликнулась, словно ждала этого момента всегда. А теперь стояла чуть впереди, протянув мне руку, и ждала, когда я решусь, наконец, быть с ней, быть вместе. Навсегда.
Это было сложно: сердце по-прежнему продолжало болеть от любви. Но разум все решил – я сделал свой выбор. Сейчас и навсегда. Окончательно и бесповоротно.
Шагнул вперед и вложил руку в её ладонь, сжал решительно и крепко. Луна словно улыбнулась и скрылась за облаками. Ночь скрепила наш союз.
Мы пошли вперед. Я и моя спутница – я и Одиночество.

АВТОР: DREAM22
БЕТА: All-a A
НАЗВАНИЕ: Общая ошибка
РЕЙТИНГ: G
ЖАНР: Angst
СТАТУС: окончен
ПЕЙРИНГ: КВМ
ОТ АВТОРА: написан сразу после серии третьего сезона, когда Лена узнает, что Степнов женится…

Коричневое небо. Почему коричневое? Потому что это цвет злости и ненависти.
Золотая листва под ногами. Шуршит, мешая идти. В припадке ярости пинаю листья. Они кружатся, кружатся, медленно оседая на грязный асфальт.
Больно, но стараюсь не поддаваться. Иначе не выдержу – зареву, как маленькая девочка. Кусаю до крови губы. Становится чуть легче.
Воздух горяч. Он обжигает легкие.
Набираю, не глядя на экран, номер. ТВОЙ номер.
После долгих гудков слышу твой голос. Задыхаюсь от нежности и теплоты. Родной мой… любимый, единственный…
Но помертвевшие губы лишь слабо произносят:
- Ненавижу.
Телефон летит на землю. Плевать. Закрываю лицо руками. Ну почему так? Почему?
"Люблю, люблю, люблю" – стучит сердце.
И ненавижу – потому что выбрал не меня.
Снова поднимается из глубины души ярость. Ах так? Ты женишься? Женишься на этой глупой библиотекарше?
Задыхаюсь… да делай, что хочешь! Гори все огнем!
Ты свой выбор сделал… а я… буду медленно умирать в мучениях, не в силах забыть тебя.

***
Бесцельно хожу по комнате. Не могу остановиться. В висках стучит. В голове бьется только одна мысль: «Ошибка. Ошибка. Ошибка».
- Ты идиот! Ясно тебе? – говорю отражению в зеркале.
«Зачем ты решил жениться на этой глупой библиотекарше? Да тебя воротит от одного ее вида!»
В зеркале – усталые серые глаза. Серые… от боли, от тоски, от невыносимого отчаяния.
Серые… когда-то они были голубыми.
Бесцельно смотрю на себя в зеркало. Пусто. Как пусто… без нее невозможно жить.
Она – мой глоток кислорода.
А, может, все можно исправить? Последний шанс. Самый последний. Ведь не смогу без нее дышать.
Беру телефон. Знаю ее номер наизусть, ведь он давно отпечатался в сердце. Нерешительно смотрю на экран.
Сознание разрывается от тоски. Как я скучаю… без твоих глаз, улыбки – я ничто. Меня нет. Оживу, только когда увижу тебя, и скажу, скажу самое главное.
ЛЮБЛЮ. Люблю безумно, отчаянно, до дрожи. Люблю. Тебя, все, к чему ты прикасаешься, воздух, которым ты дышишь, землю, по которой ты ходишь. Люблю, люблю, люблю…
И вдруг телефон оживает. Короткий взгляд на экран – и мир переворачивается в одно мгновение. ТВОЙ номер.
Невыносимо быстро бьется пульс. Ты сама позвонила мне. Надежда – она вспыхивает во мне. Сейчас я скажу тебе, прокричу на весь мир, как я тебя Люблю…
И тут же губы немеют. Слова застывают, обрушиваясь холодным камнем куда-то вниз. В голове отдается всего одно слово, твое слово – «ненавижу».
«Ненавижу» - оно впечатывается мне в душу, как будто огромная скала рухнула на меня и пригвоздила к месту.
Ты ненавидишь – и имеешь на это полное право! Но я, я…

***
Боже, какой поворот в нашей общей судьбе мы проскочили?!

Огромное спасибо моей бете! Алла, я тебе очень благодарна!

Он устал.
Его вымотало бесконечное ожидание и последовавшее за ним отчаяние.
Он устал.
Голубые глаза потускнели, и в них уже не светилась радость. Вокруг глаз прибавилось мелких морщинок.
Он устал. Теперь его взгляд всегда был устремлен в одну точку. Казалось, он видит что-то недоступное пониманию других людей. И только иногда появлялось в его глазах что-то человеческое, очень знакомое, но неуловимое.
В этот год он очень похудел и ослаб. Высокий и когда-то сильный, мускулистый, бывший спортсмен, он постепенно превращался в изможденного жизнью человека, рано постаревшего и вызывающего жалость. Врачей беспокоил его отказ от пищи, они знали, что в организме их пациента начались необратимые процессы … Впрочем, он не сопротивлялся, когда умелые руки опытной санитарки бабы Вали, отработавшей здесь вот уже четыре десятка лет, кормили его буквально с ложечки. Он апатично смотрел на неё и послушно, но без всякого аппетита глотал казенную пищу под ласковые увещевания.
- Ну вот, Витенька, вот и молодец, - она наливала ему теплого чая в стакан и осторожно, но настойчиво подвигала к его руке.
Он безропотно отпивал мутную коричневую жидкость, по-прежнему глядя сквозь санитарку.
Ей было жалко Витеньку – так она его называла, – потому что жалость была ее врожденной чертой. Эта добрая старушка жалела всех: от бродячих котов до своих коллег-врачей, которые после рабочего дня уходили домой с красными от усталости глазами…
А Витенька безропотно пил чай, все так же пытаясь разглядеть что-то неведомое окружающим людям.

***
После ужина он сидел на кровати, замерев в одной позе и сложив руки на коленях, как старик. Взгляд его остановился на щербатом, покрытом облупившейся кое-где краской полу. Казалось, высокий синеглазый мужчина полностью отрезан от мира… Но это было не так. Мозг его работал необычайно четко, мысли быстро сменяли одна другую. Он думал. Думал о том, как устал за последние два года. Думал о том, как ему тяжело. И как не хватает ее.
О ней он думал постоянно. Вспоминал ее улыбку, и память тут же открывала эпизод из прошлого, когда он подошел к ней однажды в коридоре и спросил: «Почему я не вижу самую красивую улыбку школы?» И тут же получил ее в ответ – радостную и такую солнечную, что казалось, она освещает полмира.
Он улыбнулся своим мыслям. Как же тяжело без нее… Сердце болит уже не один год, разум отчаянно кричит в тишине, когда он проводит свои пустые дни в полном одиночестве… Единственное, что у него осталось, – воспоминания, напоминающие осколки, но по-прежнему живые…
Он вспомнил, как вытаскивал ее с ринга, а затем бережно нес на руках, прижимая свое сокровище к сердцу. И готов был весь мир разорвать, чтобы уменьшить ее боль. Душу свою готов был вывернуть, только чтобы с ней все было хорошо.
И любил… Любил так нежно и трепетно… Заботливо укрывал по ночам одеялом, а сам не спал, словно охраняя ее покой. Готовил по утрам завтраки и хотел стать лучшим поваром в мире, лишь бы ей понравилась его стряпня.
Как же он любил… Отчаянно и страстно… В первый раз и навсегда.
И мучительно боролся с собой: она такая юная, невинная школьница, а он – кто он? Ее учитель, тридцатилетний, ничего не достигший в жизни… Боролся с собой, даже к психологу обращался, вот только все попытки вырвать Лену из сердца разбивались об один ее взгляд.
Находиться рядом с ней, слушать ее низкий приятный голос, вдыхать легкий, едва уловимый аромат духов – это была и высшая пытка, и одурманивающая радость…
А потом ее поцелуй… Он чуть не задохнулся от нахлынувших воспоминаний… Сколько уже прошло времени, а он все помнил до мельчайших деталей… И будто снова очутился в маленькой прихожей, почувствовал, как она смело, даже требовательно хватает его за рубашку и притягивает к себе. А через мгновение…
Хлопнула дверь. Громкий звук вырвал его из прошлого. Он недовольно поморщился, возвращаясь назад, в убогую палату. Но как же ему было тепло несколько минут назад…
Баба Валя неспешно вытирала пыль с тумбочки, когда услышала тихий, осипший голос:
- Почему она меня бросила?
Санитарка взглянула на пациента. Еще секунду назад его взгляд ничего не выражал, но сейчас полностью изменился. Голубые глаза будто вспыхнули изнутри: в них можно было разглядеть и гнев, и печаль, и отчаяние.
- Почему она меня забыла? Не навестила, не позвонила – бросила! Я ради нее умереть могу, а она даже не вспомнила про меня. Не любит. О, я знаю, что она меня не любит и никогда не любила! Ведь так? – Он встал с кровати и теперь грозно надвигался на санитарку с диким, отчаянным выражением лица.
Но баба Валя привычным движением уже набирала в шприц лекарство, попутно шепча что-то ласковое и успокаивающее. Через пару секунд она легко поставила укол: Виктор закрыл глаза и откинулся на подушку. Женщина тихо вышла из палаты.

***
Была ночь. Больница спала, только в ординаторской горел свет. Там за столом сидели две женщины, разговаривали и пили чай. Неяркая лампа освещала лежащую на столе газету.
«На этой неделе завершилось, наконец, расследование громкого дела, с небывалым шумом обсуждаемого в СМИ. Речь идет о событии, произошедшем этой зимой, когда прямо на уроке физкультуры погибла ученица десятого класса. Мы уже писали о ходе расследования обстоятельств случившегося. В итоге суд вынес окончательное решение: в гибели школьницы виновен учитель физкультуры, не закрепивший канат, как того требует техника безопасности. Напомним, что громкую огласку это дело получило благодаря деду погибшей школьницы – известному писателю Петру Кулемину. Как он заявил на суде, он ненавидит учителя, погубившего его единственную внучку, и требует для него самого строгого наказания».
Послышался негромкий голос санитарки:
- … А после суда Витенька наш чудить начал, придумывать всякое… Будто девочка эта жива, а он ей помогает и даже с дедом ее подружился, представляешь? – баба Валя покачала головой. – Да старик его ненавидит… Каждый день новую историю рассказывает с девочкой этой… И каждый день ждет, что она к нему придет…
Вторая женщина, отставив чашку с чаем, грустно вздохнула:
- Жалко мужика. Он и не с нами уже… Живет только в своих фантазиях…

В своей палате спал Виктор. Ему снилась Лена – его единственная, любимая… И он счастливо улыбался во сне.

Не бывало еще никогда такого.
Казалось, легкий снег укутал все вокруг белоснежным покровом. Серебристый снег, легкий и невесомый, подарил этой ночи волшебство, таинственно разлитое в мерцающем воздухе…
Еще никогда такого не бывало.
Казалось, звезды, обессилев от долгого пути, отдали весь свой свет. Отдали давно, задолго до появления Земли, и теперь лишь слабо мерцали на черном полотне неба.
Никогда еще не бывало такого.
Ночь как бесконечность…

Девушка сидела возле окна. Не спала, хотя ночь уже давно владела этим миром.
Луна слабо освещала тонкий силуэт, ложась жемчужной тенью на плечи.
В тонком прозрачном зеркале стекла отражался лик ночной незнакомки. Правильные черты лица обрамляли светлые, будто посеребренные лунными бликами волосы. Таинственно мерцали в полутьме зеленые глаза.
Ей не спалось. «Сон – это маленькая смерть», - кажется, так сказал кто-то из великих. Эта мысль не давала покоя. Не было никакой нужды во сне, более того, впервые за свою жизнь девушка боялась заснуть, обостренно чувствуя величественное очарование ночи.
Ночь, как добрая королева, дарила свою милость, предоставляя шанс. Шанс, который нельзя упустить. Но как суметь поймать его?

Девушка, вздохнув, отвернулась от окна. Прошлась по комнате, ступая мягко и осторожно, как дикая кошка. Потому что боялась спугнуть манящее и волнующее чувство, которое ощутила, когда сидела, прислонившись к стеклу, – прислонившись к луне.
Тревога и беспокойство охватили её. Что-то неведомое рвалось изнутри, из самых глубин души, поднималось, ища выхода… Огромная луна за окном, как магнит, вытягивала наружу все сокровенные переживания…
Легко вздохнула. «Помоги мне», - прошептала еле слышно; слова слетели с губ в бесконечность темной ночи. Кого она просила о помощи? Бога? Она не верила в него. Судьбу? Она знала, что судьбы нет. Высшие силы? Возможно. Вселенную? Скорей всего.
Луна смотрела немного иронично, даже ехидно. «Боишься?! А потерять его не боишься?»
«Боюсь», - призналась сама себе девушка. Она нервно облизнула губы. Сегодня последняя ночь, когда он здесь, в этом огромном городе. За много километров от ее квартиры – но все равно рядом.
А вот завтра он сядет в самолет и улетит, разорвав ту единственную тонкую ниточку, которая пока еще связывает их. Сожжет все мосты. Навсегда.

… Тонкие пальцы дрожали, не попадая на кнопки телефона.
Гудок… вдох… еще один длинный гудок… выдох… «Последняя ночь», - отчаянно билось сердце. Последняя… гудок, еще один и еще…
Нет! Пальцы похолодели. И на смену надежде пришло отчаяние.
«Возьми трубку, возьми!!!» - шептала дрожащими губами. Сердце, которое мгновение назад готово было остановиться, вдруг радостно застучало… потому что длинные гудки сменились чуть хрипловатым мужским голосом:
- Алло.
Девушка протяжно вздохнула и выдохнула в трубку:
- Витя… Витя, это я… Витя, прости меня…

***
Самые простые слова даются нам тяжелее всего. И чаще всего именно они и решают нашу судьбу. Главное – научиться их произносить и верить в шанс, который так редко дарит нам жизнь…

Резкий шум за приоткрытым окном – я вздрагиваю от неожиданности. А ваза, которую я держала в руках, упала на пол.
И разбилась, разлетелась на множество осколков.
Я замерла, не в силах пошевельнуться. Стояла, не смея поверить в то, что вещь, которой я безмерно дорожила, перестала существовать. Но переливающаяся в солнечных лучах груда осколков убедительно доказывала обратное…
Я громко вздохнула. Нет… моя любимая ваза… Та, которую прислали родители из далекой Швейцарии, прислали как подарок, в тот день, когда мы с Витей стали жить вместе.
Она была такая красивая… Светло-кремовая, и так таинственно мерцала в вечернем полумраке, и так привлекательно – в лучах утреннего солнца… А сбоку – искусно выписанные ярко-красные розы, торжественные и горделивые. И самое главное – гравировка «Леночке и Виктору – на счастье».
Я гордилась этим подарком. И очень ценила, ведь он означал, что мои родители одобрили наш союз. Помню, как в тот счастливый вечер, когда мы получили вазу, я, радостно улыбаясь, сказала Вите: «Это будет наш талисман». И берегла её, как самое дорогое.
И не сумела сберечь… А теперь была готова разреветься от бессилия и невозможности все исправить…

Присела на корточки, чтобы собрать осколки. Еще раз горько вздохнула – жалко-то как…
Протянула руку к самому большому стеклу, как вдруг услышала резкий крик за окном. Дернулась от неожиданности – на руке тут же появился большой порез, который стремительно набухал, превращаясь в кровоточащую полосу. Кровавые капли падали, расползаясь на ковре зловещим пятном.
Я уставилась на него… Казалось, пятно увеличивается прямо на глазах… В голове было пусто.
Вот черт! Да что со мной происходит? Дернула головой, стряхивая странное, впервые в жизни испытанное оцепенение. Зажав рану тряпкой, пошла на кухню за аптечкой.
Перевязывала руку – кровь все еще сочилась, когда зазвонил телефон. Звонок был очень громкий, даже слишком, настойчивый… Пришлось, придерживая руку бинтом, бежать к трубке…
Номер незнакомый…
- Слушаю.
- Здравствуйте, - мужской голос. - Скажите, вам знаком Степнов Виктор Михайлович?
В горле пересохло, и я сдавленно прошептала:
- Да… Это мой жених, - на лбу выступили капельки холодного пота. - Что случилось?
- Девушка, мне очень жаль, - голос в трубке немного смягчился. - Я работаю в городской больнице…
Мой собеседник произносил еще какие-то ненужные слова и просил успокоиться, но я уже ничего не слышала. Трубка выскользнула из ослабевших пальцев. Вдруг стало нечем дышать, перед глазами все потемнело, комната закружилась, и я стала проваливаться в черную глубокую бездну.
… На полу по-прежнему блестели осколки разбитой вазы.

данный текст можно рассматривать как продолжение моей предыдущей работы.
Также хотелось бы сказать, что написан текст довольно... своеобразно... , что продиктовано основной идеей текста...

Я почти забыл этот эпизод из детства.
Сколько мне тогда было? Четыре? Пять? Отец еще жил с нами, значит, мне едва-едва исполнилось пять лет.
Но сегодня ночью, когда я очнулся на больничной койке, с трудом понимая, где я и что происходит, среди спутанных и нехотя ворочающихся в голове обрывков мыслей неожиданно вспыхнуло яркой, ожившей картинкой это детское воспоминание, выскользнуло из самых потаенных уголков памяти…

…Мы отдыхали на даче. Поставили стол во дворе и обедали там, наслаждаясь теплой солнечной погодой.
Мама убирала посуду, а я смотрел на нее, на ее неспешные движения.
Дул прохладный ветерок, и с веток сливы, под которой я сидел, мягко падали спелые красные плоды, тут же теряясь в густой траве.
Я следил за муравьем, деловито тащившим сухую веточку, и очень-очень хотел посмотреть, куда же он несет свой груз.
Но мама запретила мне вставать, кажется, я был так наказан. И теперь сидел, сначала обижаясь на маму, а потом просто наслаждаясь теплым солнышком и свежим ветерком. Хотелось встать и побежать вслед за ветром по прохладной траве, чтобы она щекотала пятки, вдаль, за ворота, за речку, и еще дальше-дальше, по неведомой земле…
Муравей убежал, мне стало скучно. Я небрежно рвал пальцами сочную траву, отчего руки были уже мокрыми…
Громко хлопнула калитка – вошел отец. Странно, у него было такое суровое, будто каменное лицо, и он так торопился, что даже не взглянул на меня. Быстро подошел к маме и что-то сказал. Мама ойкнула, прижала руки к щекам, а на лбу у нее появилась маленькая морщинка. Посуда была брошена, а мама вслед за отцом поспешила в дом, на ходу обернувшись ко мне, и строгим голосом велела сидеть на месте.
И только родители скрылись за дверью, появился Он. Стоял, скрытый зарослями смородины, и улыбался. Я несмело улыбнулся в ответ. Так прошло какое-то время, он стоял не двигаясь, лишь ветер трепал его длинные светлые волосы… Я во все глаза смотрел на незнакомца, на его удивительную одежду, похожую на длинное белое платье. Я никогда не видел, чтобы мужчины носили платья, и теперь заворожено разглядывал этот странный наряд. И все хотел спросить, почему он так странно одет… Но я был воспитанным мальчиком и знал, что нельзя разговаривать с незнакомыми людьми, даже если очень хочется, и так и не решился задать этот вопрос.
А незнакомец поманил меня пальцем и тихо позвал:
- Витя, иди сюда…
Размышлял я недолго. С одной стороны, мне нужно было отсидеть мамино наказание, а с другой – этот человек в платье знает меня! Значит, я могу подойти к нему…
Вскочил с места и подбежал ближе. Странно, почему-то я никак не мог рассмотреть его лицо, помню лишь добрую улыбку. Он улыбался, а я все хотел спросить, кто он и откуда меня знает. Но не спрашивал, а просто трогал ткань его ослепительно белой одежды. Она была мягкая-мягкая, мягче, чем мамино праздничное платье, и, казалось, струилась между пальцами. А этот удивительный человек не останавливал меня, только положил руку мне на голову и прошептал несколько слов, но так тихо, что я не разобрал их…
А затем я увидел, как мама вышла из дома и как она ищет меня.
Я повернулся к незнакомцу, попытался посмотреть ему в лицо и сказал:
- Мне надо идти.
- Подожди, - его теплая рука легла мне на плечо, осторожно, но сильно сжала, не отпуская. – Подожди.
Я хотел возразить, что мама будет меня ругать, посмотрел на него – он загадочно улыбался, будто знал какую-то важную тайну, и вглядывался в небо.
Я хотел сбросить его руку, удерживающую меня на месте, как вдруг раздался страшный грохот, и я понял, что случилось что-то ужасное…
Я машинально закрыл уши руками и крепко зажмурился. А когда открыл глаза, увидел, что на том самом месте, где я недавно следил за муравьём, лежит большой кусок шифера, рухнувший с крыши.
Я медленно перевел взгляд на маму. Лицо у нее было белое, глаза широко распахнуты, и она с ужасом смотрела на то место, где я должен был сидеть… Мне стало жутко: губы у мамы тряслись, но она не плакала, просто стояла, прижав ладони к побелевшим щекам… Я не выдержал и разревелся во весь голос…
И вдруг почувствовал, что руки, сжимающей мое плечо, больше нет … Я обернулся – таинственный мужчина в белом платье исчез.

… Это воспоминание неожиданно проснулось во мне, когда я с трудом открыл глаза, продираясь сквозь липкое, обволакивающее сознание действие наркоза. Голова гудела от сильной боли, и я практически потерял связь с реальностью, не осознавая, где я и что происходит…
Это потом уже понял, что я в больнице. На следующий день окончательно пришел в себя, с недоумением выслушав слова врача, что родился в рубашке и что с таким травмами не живут…
Это потом я с ужасом вспоминал, как на перекрестке на меня налетел черный джип, отбросив на асфальт, как хрустнули кости и перед глазами вспыхнули красные круги, затуманивая сознание… Вспоминал, как вокруг кричали люди.
Это потом я вытирал Ленкины слезы, шептал, что все будет хорошо, и ласково гладил ее по руке, слушая путаный рассказ о том, как она почувствовала, что со мной что-то случилось…
Это все было потом…
А тогда, той ночью, я впервые пришел в сознание после операции… Все тело била крупная дрожь, на лбу выступила холодная испарина, а во рту чувствовался соленый привкус…
Голова кружилась, я хватал ртом воздух, пропахший лекарствами и болью… И вдруг увидел Его. Он стоял возле кровати, смотрел на меня сверху вниз и так же тепло улыбался, как тем далеким летним днем.
Перед глазами по-прежнему все плыло, но фигура в ослепительно-белом платье не исчезала. Я моргнул, пытаясь прогнать видение, но он по-прежнему стоял рядом. Протянул ко мне руку и что-то сказал… И снова, как и тогда, я не разобрал слов… Но благодарно шепнул в ответ:
- Спасибо.

Лена передернула затвор. Щелкнул механизм, и на ладонь ей мягко выпала пустая обойма. Прошло всего несколько минут, а уже истрачены почти все боеприпасы.
По спине пробежал едва ощутимый холодок, когда Лена вставляла новую обойму. Последнюю. «Черт, кто же знал, что я встречу его здесь?» Тут же одернула себя – нельзя упоминать черта, особенно когда ты на охоте.
Охота… Нет, сегодня это не было настоящей охотой. Обычно собирались все вместе, шли, хорошо подготовленные, полностью экипированные, прикрывая спины друг друга. А сейчас Лена стояла в конце темного переулка одна, посреди дымящихся мусорных баков, зная, что за ней наблюдают. И еще большой вопрос, кто на кого охотится.
Последняя обойма. Шесть патронов. Неработающий мобильник. Темнота, окутывающая переулок, и враг, затаившийся неподалеку… Он видит в темноте лучше, чем кошка, он слышит в темноте лучше дикого зверя – он и есть самый дикий зверь из всех… сама сущность Зла.
Лена же ничем не защищена. Сейчас она отчаянно-напряженно всматривается вдаль, пытаясь обнаружить хоть малейшее его присутствие… Тщетно. Зло умеет таиться.
Кто сказал, что темнота однородна? Нет, темнота живет своей жизнью, двигаясь, вздыхая, подкрадываясь ближе и ближе… Девушке чудится, что черный мрак липкой паутиной окутывает тело… Или это не сгустившийся мрак, а просто волны страха разливаются по венам, вызывая холодную испарину на лбу?
Надо сосредоточиться… Глубокий вдох… Выдох… Лена удобнее перехватывает пистолет взмокшей ладонью, двумя руками, как учили, сильно сжимая холодный металл. Указательный палец, готовый в любую секунду разорвать мертвую тишину громким выстрелом, удобно лежит на спусковом крючке.
Тихо… Очень тихо… Слишком тихо…
Лишь сердце отчаянно бухает под ребрами.
Один… Два… Три… Лена считает, пытаясь успокоить неровное сердцебиение. Ноги дрожат… Четыре… Пять… Ты просто маленькая глупая девчонка… Тебе рано выходить на охоту одной… Шесть… Семь… Успокойся, успокойся… Восемь… Девять… «Главное для охотника – не потерять самообладания», – спокойный негромкий голос командира звучит в ушах… Десять… Одиннадцать… Где же ты, командир? … Двенадцать… Тринадцать… Его здесь нет. Никого нет. Есть враг и шесть патронов. Или он, или я. Тринадцать… Тринадцать… Хорошее число. Неправда, что оно несчастливое. Тринадцать, тринадцать, тринадцать… Четырнадцать.
Тишину разрывает резкий крик, отчаянный, дикий, бьющий по барабанным перепонкам. Так воет волк-одиночка на луну, когда приходит его время умирать… Такой ужас вызывает рев смертельно раненой львицы. От этого звука холодеет тело, хочется убежать подальше, спрятаться, закопаться как можно глубже, закрыть уши руками и представить, что это всего лишь страшный сон…
Но только это не сон! Лена кивает, стряхивая оцепенение. Руки больше не дрожат – пистолет с освященными пулями сжат твердо и решительно. Закусила губу, ждет, всматриваясь в темноту. Нервы сжаты подобно пружине, готовой вот-вот разжаться и ударить по тому, кто затаился неподалеку…
Спина под рубашкой взмокла от напряжения. Этот крик – всего лишь иллюзия, морок. Согнать, согнать… Клин клином вышибают… Звук убивают звуком…
…Пуля вылетела мгновенно, слабо дернув отдачей ладони. Лена даже услышала ее свистящий звук. Глупости, конечно, это невозможно услышать. Просто натянуты, будто оголенные, нервы.
Негромкий хлопок – это пуля вошла в кирпичную стену напротив, осыпав облицовку. И после этого вновь стало тихо. Завораживающе тихо…
…Он прыгнул. Лена не успела понять, когда это произошло – его полет был слишком быстр. Просто воздух вокруг завибрировал, и тотчас же на нее обрушилось что-то большое и тяжелое… Но ее тело, отточенное долгими годами тренировок, среагировало мгновенно. Лена стремительно упала на землю, сгруппировавшись и перекатившись, и через мгновение уже полусидела в боевой стойке, выставив перед собой пистолет и ловя в прицел врага.
Он был большим, очень большим, таких крупных особей Лена еще не видела. Так вот почему так много жертв в городе, вот почему зверь ненасытен. Желтые глаза светились в полумраке, зверь зарычал, обнажая острые клыки… В памяти вспыхнули тела жертв на фотографиях, которые Лена изучала – растерзанные, с прокушенными до самых мышц тела, до того обезображенные, что опознание их невозможно…
В ту же секунду палец нажал на курок, плавно, но быстро. Но зверь даже не заметил пули, чиркнувшей его по загривку. Оскалившись, он снова прыгнул на Лену. Еще один быстрый перекат – камни на асфальте оцарапали обнаженные кисти рук. Лена не увидела – почувствовала, как напрягся зверь, почуяв небольшие капли крови, выступившие на теле. Густая шерсть на загривке встала дыбом, желтые зрачки расширились от дикого, неистового желания впиться зубами в охотницу… Лена почувствовала это, не зря же ее обучали инстинктивно реагировать на малейшее движение врага…
Пуля была выпущена мгновенно. Лена осознавала, что по сравнению с первобытной реакцией зверя скорость пули ничтожно мала, поэтому на одном дыхании жала на курок снова и снова.
Еще одна пуля и еще одна. Лена увидела, как по шерсти расплывается темное пятно. Еще одно попадание – прямо в сердце, туда, где оно находится у этих тварей.
Он рухнул прямо в прыжке, мгновенно, еще секунду назад парил в воздухе, а теперь лежал на земле, суча лапами. С морды стекала вязкая слюна, под его большой тушей расплывалось огромное бурое пятно.
Лена удовлетворенно посмотрела на павшего врага. Очень крупный экземпляр. Таких у нее еще не было.
Вскинула руку и привычным движением, не целясь, послала последнюю пулю прямо в голову. Контрольный выстрел.

***
Тонкая полоска света пробивалась из-под двери гостиной, когда Лена осторожно, стараясь не шуметь, вешала куртку на крючок в прихожей.
Дверь распахнулась, на пороге, опираясь на косяк, стоял он. Губы плотно сжаты, руки перекрещены, смотрит с немым укором. Лена вновь почувствовала себя виноватой, как всегда после ночной охоты. Чувство вины лишь усилилось, когда она натолкнулась на его суровый взгляд, поэтому Лена, опустив голову, просто уткнулась ему в плечо. Такой родной, теплый запах… Она обнимает его изо всех сил, отчаянно вцепившись в спину, сжимая его в объятиях, как в последний раз.
Сегодня она могла не вернуться… Эта мысль не давала ей покоя. Сейчас, чувствуя его теплые руки, которые гладят ее по щекам, слыша его тихий взволнованный голос, но не понимая, что именно он говорит, Лена полностью расслабилась. Тело обмякло. Наконец можно дать выход своим эмоциям, накопившимся за эту долгую, страшную ночь…
Лена плачет у него на груди, а он мягко вытирает ее слезы, целуя в макушку, и больше не хмурится, и не спрашивает, где она была. Ей сейчас нужно успокоиться, а он просто будет рядом, как всегда.
Лена прерывисто вздыхает, взглядом благодаря его за понимание и поддержку. Всё хорошо, слезы – это нормально, это защитная реакция, это нервы. Зато сегодня она будет спать спокойно впервые за долгое время, зная, что городу и ее родному мужчине больше ничего не угрожает.

Почему она не боялась сейчас, стоя на краю обрыва? Почему в груди тянуло холодной волной, когда она смотрела вниз, ведь перед ней стремительно обрывалась звенящая, отдающая резкой нехваткой кислорода в легких пропасть, но чувства страха не было? Всего лишь наслаждение, резкое, нервное, граничащее с безумием, кричащее ей остатками сознания, что всего пара сантиметров – и она рухнет вниз… Но страха не было…
- Ты сумасшедшая. - Мужские руки обняли ее за талию, осторожно, но настойчиво потянули назад. - Ты что творишь, глупая? – выдохнул он куда-то в затылок, так, что стало щекотно от мимолетного прикосновения теплых губ.
Она улыбнулась. Перед ней были горы, огромные, величавые, покрытые седой снежной шапкой. Два человека на небольшом горном выступе казались песчинками на фоне вечных скал.
- Я не боюсь. - Она повернулась к нему лицом, обхватив руками за плечи. - Не боюсь.
- Я боюсь, - ответил он серьёзно. - За тебя боюсь, понимаешь?
- Не надо.
Где-то за много километров рухнуло что-то, но, благодаря эху, им показалось, что это произошло совсем близко.
- Слышишь, - она пристально вгляделась вдаль, - гора упала.
Он рассмеялся:
- Глупая, горы не падают мгновенно. Они рушатся веками под действием ветра и солнца.
- Веками? – Она потянулась к нему. Его губы были жесткими и оставляли слабый привкус соли.
- Веками, - подтвердил он, нежно гладя по шелковистым волосам.
- А мы?
- Что мы?
- Мы, - она смотрела строго и серьёзно. – Как мы умрем?
- Мы не умрем, - он крепко обхватил ее за талию. - Не сейчас. У нас впереди целая жизнь длиною в вечность…
Она зажмурила глаза, мечтательно запрокинула голову вверх, подставляя лицо нежным лучам солнца, и тихо прошептала:
- У нас впереди вечность…
А горы хранили свое вековое молчание…